Вячеслав Гуревич - Мемуары шпионской юности

За пятнадцать минут до часа икс я спустился на улицу и приземлился возле телефона. Тут же меня пошли осаждать существа самых разных полов неземной уродливости на предмет дешевого секса. Обычно я был не против с ними поболтать за жизнь, любая практика иноязыка принимается в любых формах и наречиях. Но сегодня я отвернулся; если Джош позвонит, мне придется послать моих собеседников нах, они обидятся, и это может привести к.

Время текло медленно и безразлично, такое уж оно. Прохожие выгуливали собак с явным намерением дать им покакать рядом со мной; я уставился на них с мрачной угрозой, как будто я только откинулся, жить негде, убью нах, и они нервно проследовали по своему маршруту. Внешне я был не совсем готов к роли ( о чем ты думал?! ), на мне не было угрожающих тату, но все же я пару дней не брился, да и вообще Десятая авеню не Пятая, если с тобой не хотят беседовать, то не стоит искушать судьбу.

Час икс пришел и прошел. И тут на сцену вышел мой желудок. Перед уходом из дому я зашел в туалет, но сейчас в животе у меня заурчало так, что было слышно в Нью-Джерси. Я понуро встал и поплелся в пиццерию на вынос через дорогу; оттуда доносились такие ароматы, что меня аж качнуло, как от десятибалльной качки.

– Plain, – сказал я у прилавка, – ничего сверху, не заслужил я ваши пеперони.

– Это не очень было впе-чат-ли-телно, Константин, – сказал Джош мне в спину. – Или Леонид. Или Феодор.

– Феодо́р да не тор. – Я неуклюже попытался.

– Вам следовало уйти через пять минут, – продолжал он. – Потом, возможно, вернуться через час. В общем, вы не профессионал. Кто вы?

– Сначала пицца, – сказал я. – Потом можно и по пиву.

– Cheers, – сказал JC.

Еще до того, как я допил свою первую бутылку «Гиннесса», я решил отныне называть его JC. «Джош» звучало уж больно по-еврейски и невинно. Вряд ли Джош сможет спустить курок. А вот JC – запросто.

– Я должен сделать вам комплимент по вашему английскому, – сказал JC, – хотя иногда он звучит немножко странно…

Weird, сказал он. Мы уже перешли на английский, и это была хорошая примета.

Я просто таю. Rudy’s, где мы устроились у стойки, – это мечта, а не бар. Это все равно как я пришел в «Иллюзион» на Котельнической смотреть старое голливудское: гаснет свет, зал наполняется тяжелым застоявшимся пивным амбр э , в углу включается джук-бокс и сквозь треск слышится “ (Sittin’ on) The Dock of the Bay» Отиса Реддинга.

Я сто раз видел этот оазис для пасынков судьбы на экране, и сейчас я нисколько не был удивлен, когда в углу стойки я увидел мужика в пожеванном костюме с безнадежно съехавшим галстуком. Он молча массирует свой стакан со скотчем, и каждая из ста морщинок в его лице кричит: Нах мне нужна такая жизнь .

Для полноты картины на другом конце бара сидит расплывшаяся блондинка «сорок плюс», которая тут же открыто уставляется на JC – галстук-костюм, все на месте. Чем не кавалер.

Что я мог рассказать JC об отделении Госфильмофонда «Иллюзионе» и о синюшном недоумке, сидящем среди старушенций в темном зале и беззвучно повторяющем диалог вслед за Хамфри Богартом и Гэри Купером?

– Поздравляю, – сказал JC. – И что это все имеет…?

– А можно я покажу вам небольшой фокус?

Инициатива – это наше все.

– Напишите число. Да прямо тут на салфетке. Ручку дать?

Я, как юный пионер, «Всегда готов!». Это всего лишь Paper Mate, десять за доллар, с длинным стержнем, который я удлинил кусочком пластика. В любом случае ручка «Монблан» – в этом баре?

– Сколько цифр?

– Неважно. Не показывайте.

JC прикрывает ручку левой рукой, но я вижу, как движется верхушка, и вычисляю номер – 44. Детский лепет. Но протокол нужно соблюдать.

– Готов? Значит, так… Ваше число состоит из одной цифры… нет, двух.

Есть .

– Первая цифра – пять или меньше? Четыре? Четыре.

Есть .

– Вторая цифра – пять или больше? Нет – меньше. Четыре?

Есть .

– Так что – 44?

Я раскланиваюсь под оглушительные аплодисменты.

– Забавно, – кивает JC. – К сожалению, у меня нет связей в мире эстрады. Вы в «Желтой телефонной книге» не смотрели? Где все по профессиям разложено?

Ничо-ничо, сопротивление – это хорошо, то, что нас не убивает, и т. д. Я потихонечку зверею, и фишка в том, чтобы подворачивать огонь ме-е-едленно, не переигрывая.

Блондинка разглядывает нас с повышенным интересом. Ну какие там мысли у нее читать, когда она и так смотрит на мир через призму, не мытую годами…

Свет-камера-мотор.

– Здрасте-как-вас-зовут, меня-зовут-Филипп-зовите-меня-Фил-просто-Фил, а-вы-знаете-что-вы-нарушаете-закон-штата-Нью-Йорк, нельзя-в-баре-сидеть-с-пустым-стаканом, а-могу-ли-я-осмелиться-и-предложить-вам-его-наполнить, и-что-же-вы-такое-пьете?

Блондинка в небольшом замешательстве от такой ковровой бомбежки. Впрочем, в ее состоянии для замешательства хватило бы простого hi.

– Эдит.

Она протягивает руку под непонятным углом: то ли поцеловать, то ли пожать.

Я делаю пальцепожатие – н э жно так, – что смущает ее вконец. Тем не менее она держится молодцом и щебечет:

– Вы можете звать меня Эди.

Она бросает непонимающие взгляды на JC, на меня, опять на JC. Один одет небрежно и говорит с акцентом, хотя я не уверен, что она разбирается; а другой явно из частной школы – я забыл спросить про его галстук, – это то, что называют «club tie»? Где-то я читал про них. У меня тоже был в совке галстук в полоску – знать бы, что это за клуб такой был, «Черноморец» или «Кайрат»?

В окосевших глазах Эдит JC явно выглядит более многообещающе. Но я не в обиде.

– Джонатан. – JC представляется с максимальной любезностью.

Имя чуть-чуть исказил, наверное, так учили.

– Так что же мадам употребляет? – настаиваю.

Наконец она включает оба грамма своего серого вещества и бормочет:

– Ку-ву-зе.

– Итак, «Курвуазье». – Я подзываю бармена.

– Со льдом, – добавляет она поспешно.

Бармен – ирландец лет пятидесяти; как у всех ирландцев, у него вид «Я у нас в Белфасте еще не такое видел, так что нех тут», и тыща морщинок на багровом лице остаются неподвижными. С тем же успехом она могла заказать «Бадвайзер». А мы с JC старательно пытаемся подавить снобские улыбочки. «Курвуазье»! Со льдом! Лед в коньяк, кель моветон! Таки мы уже на одной стороне! Как это легко!

Я выдерживаю респектабельную паузу, притворяюсь, что судьбы человечества на кончике моей сигареты, и командую бармену:

– Да ладно, черт с ним, двойной наливай, леди знает, чего она хочет! Видите ли, Эдит…

Прикольно, но улыбка приходит ко мне естественно. Причем только в США я узнал, что я обладаю естественной улыбчивостью. В России, как вы знаете, смех без причины – признак. Из нас это выбивают в начальной школе. «И чего вы улыбаетесь, Гуревич? Поделитесь с классом». Ага, прям щас.