Тимофей Чернавин - Реестр Эпизодического Счастья

Результат: жёсткая неуспеваемость плюс некоторое неприятие коллективом: уже все кабаны, а я ещё мелкаш (хоть и «вымахал» в итоге средним росточком – 1м 80 см). Увы, к классу шестому я уже стал изгоем, и не только из-за роста и неуспеваемости… В той школе учились, в основном, дети «шишек»: у большинства были кассетные а то и двухкассетные мафоны, фирменные джинсы, кроссовки, модельки иностранных машинок, импортные жвачки… Почти все дети жили в отдельных квартирах, некоторые даже в новостройках (по тем временам новостройки казались чем-то запредельным и невероятно модным). Я же был из неполной семьи. Безотцовщина. Жил в 13-метровой коммунальной комнатушке в историческом центре на Васильевском острове (в клоаке обитало ещё четыре семьи) с матерью, вкалывающей на двух работах. Даже на школьные дискотеки приходил в синих форменных брючках и ботинках «прощай, молодость». Вырезал из картона солдатиков, разрисовывал получившихся уродцев, чем придётся, и клеил их на подставки. Наборы красных конников, зелёных пограничников, больших синих матросов и глянцевых пластиковых атакующих бойцов ВОВ у меня, конечно, были. Но покупку даже этих игрушек нужно было жёстко заслужить, как и поесть в кафе-мороженое. А типовые советские модельки 1:43 мне дарили, в основном, на дни рождения. Они стоили от трёх с половиной до десяти советских рублей. Для человека со средней зарплатой в 120 рублей – суммы ощутимые…

Пионерские лагеря с пружинными железными кроватями и зарницами, первомайские демонстрации… Не знаю. Всё это, конечно, местами радовало, но не дотягивало до того, первого «орловского» утреннего ощущения, когда дедушка обещал купить самодвижущуюся машинку типа «Москвич» – и ты просыпаешься…

Мама увлеклась театрами, таскала меня с собой. Ну и мука… Если только не детский спектакль. Мороженое-то тебе в антракте, конечно, купят, но сидеть три часа и не понимать, о чём они там говорят/поют или почему дяди скачут по сцене в «колготках»… Ребёнку… Сами понимаете… А время тянулось долго. Как в поликлинической очереди. И даже носом не зашмыгаешь. Не пошевелишься… Музеи – дело иное. Но записать эти моменты в РЭС – как-то рука не поднимается.

Увы, из-за постоянных нервных стрессов у меня развился нейродермит. В то время в СССР его лечить не умели. Поэтому некоторую часть своего детства я пролежал по разного рода больницам и даже пол учебного года пребывал в санатории для кожников (безрезультатно, кстати). Так что, учитывая все обстоятельства, детство моё счастливым назвать никак нельзя.

Мать нанимала частных репетиторов по английскому, чтобы меня подтянуть, и педагогов по фортепиано. И после напряжённой школы, которая находилась за пять автобусных остановок от дома плюс «пешкарус» – вымотанный и измученный – я ещё должен был чапать на транспорте куда-то в центр и играть с листа что-то типа «Вальса Грибоедова». Не жизнь, а «малина», учитывая, что мать по вечерам постоянно таскала меня с собой помогать ей мыть полы и туалеты в различных ленинградских НИИ, где она брала подработки за 70 рублей в месяц. Сколько я перетаскал вёдер с водой, сколько навыбивал входных обувных огромных деревянных напольных щёток от пылищи, сколько навозюкал этими швабрами с погаными тряпками. А дворницкая работа – когда эти прилипшие мокрые осенние листья нужно было, чуть ли не вручную, отдирать от тротуара…

* * *

Уже на предпоследнем уроке мы с приятелем-одноклассником недвусмысленно переглядывались и считали минуты до конца занятий. Каждый понимал к чему сии ироничные взоры, и куда мы после школы направимся. Обязательно направимся. Иначе и быть не может…

Нет, понятно – сначала пойдём к метро – отведать пирожки (только не с передвижного лотка от столовки неподалёку, а из ларьков), держа их в плотных, неровно порезанных бумажках, что пачкают руки жиром. С повидлом или капустой – за семь копеек, с рисом за десять (но они как-то не особо «заходили»), с мясом – за одиннадцать… А может, даже удастся взять и «гвоздя программы» – беляш за 13 копеек, но за ними в тот отдельный «беляшный» ларёк уж слишком большая очередюга. На десерт – пломбир за двадцать, с деревянной палочкой в бумажном стаканчике или стаканчик вафельный. Эскимо вряд ли «выкинут» – не Невский… По пути зайдём в молочный на углу 15-й линии и Среднего – там может продаваться крем-брюле за 15 копеек, хотя не факт. Но проверить, всё же, стóит. После молочного – в булочную – потыкать батоны двузубой хлебной вилкой – вдруг булку за семь копеек только что привезли, и она ещё тёплая? Тогда обязательно её приобретём, чтоб отламывать на ходу полугорячие мякиши и наслаждаться этим непередаваемым вкусом с запахом районного хлебозавода, схожий с ароматом свежевыпеченных школьных булочек, что не давал спокойно высиживать уроки.

Бросим по три копейки в автомат, отхлебнём из гранёных стаканов пенной газировки с сиропом и двинемся дальше. ДАЛЬШЕ… По направлению к моей коммуналке…

Из огромного окна коммунальной кухни струился солнечный свет, который заливал деревянные столы с липкими клеёнками, различную утварь и обшарпанные, покрашенные до половины тёмно-зелёным цветом, стены. Тараканы от нашего захода лениво разбегались в стороны. В моей комнатушке на гитаре занимался отчим (впрочем, как и всегда), но он особо и не мешал. В мою комнату мы даже не заходили. Затаившись в укромном месте – с нетерпением выжидали… ЕЁ… И, наконец, ОНА появлялась…

Через некоторое время в самом-самом конце коридора, аккурат подле прихожей, звякал язычок замкá, со скрежетом открывалась одна из створ двойных дореволюционных дверей, и дальний коридорный угол наполнялся лучами дневного света из ЕЁ комнаты – лучами, в которых, словно декабрьский снег, кружилась пыль. «Quiiiick….. quick!» – дверь защёлкивалась обратно, коридорный угол снова погружался в абсолютный мрак и, вместе со скрипом деревянного паркета, раздавался звук приближающихся из темноты шагов: «бум, шлыть, бум, шлыть» (к сожалению, недавно произошло несчастье – ОНА сломала ногу и перемещалась теперь при помощи костыля). ОНА выходила из комнаты в бежевом чепчике и длинной цветастой юбке с кружевной окантовкой: на правом плече висел пластиковый «хрущёвский» стульчак (для удобства – без крышки), через левое плечо была навешана бельевая верёвочка с туалетной бумагой, словно патронная лента у революционного матроса.

Звук шагов становился всё ближе и отчётливее. Наши сердца начинали усиленно биться, словно мы пробрались в какой-то старинный зáмок, а эта пожилая женщина – неведомая и жутковатая графиня из фильма «Бронзовая птица».

ОНА подходила к двери общественной уборной, включала свет и начинала неспешно, но с некоторым усилием открывать и закрывать эту дверь в вентиляционных целях: «вжить – вжух, вжить – вжух». После «процедуры проветривания» крючок, наконец, повисал на петле, и в туалете воцарялась тишина. Это был «наш выход»! Мы аккуратно подкрадывались к уборной и мягким нажатием, без щелчка, выключали свет. После некоторой паузы из туалета, хорошо поставленным голосом и с некоторым эхом от пятиметрового потолка, доносилось:

Читать дальше