Тимофей Чернавин - Реестр Эпизодического Счастья

Принимать решение было предоставлено мне: выписываться и переезжать в Орёл, либо оставаться. Но мне как-то стало настолько комфортно в своём том августовском городе… Коммуналка – понятно, но… Северная столица просто поражала своим огромным пространством. Оказывается, проехаться на метро – это весьма круто, если ты полгода такой возможности был лишён. Исторический центр Питера или новостройка на окраине Орла? К тому же отчим свалил. И маме нужно было помогать с сестрой – хотя бы стирать пелёнки. Одна она явно зашивалась. Мама всем видом давала понять, что если я останусь, то жизнь моя не будет похожа на ту, доотъездную. Гуляя по огромным проспектам и цветущим дворам, я принял решение остаться. Возможно, я совершил самую главную ошибку в своей жизни: если бы я тогда выписался и переехал в Орёл, то жил бы сейчас в Канаде, имел бы паспорт «гражданина мира» и знал бы в совершенстве пять языков, как мой брат. Но это было лишь первое предоставление выбора – Судьба ещё несколько раз подкинет мне возможность навсегда покинуть родину…

Обратно в престижную школу с углубленным английским языком, где я учился до отъезда в Орёл, меня не взяли. Я был определён в восьмой класс в школу-восьмилетку на 7-й линии (через год её переформируют уже в 11-летку, но на тот момент она была именно восьмилеткой). Опять новый класс, снова притирка. Но я уже привык к подобным пертурбациям, так что всё прошло относительно безболезненно, исключая мелкие стычки и драки после уроков. Тем более что школа была обычная, не престижная, и дискриминации по уровню жизни родителей в ней не наблюдалось. Но именно поступление в эту школу и определило всю мою дальнейшую жизнь…

В городе вовсю кипело кооперативное движение. На Некрасовском рынке я приобрёл «модный» галстук из кожзаменителя на резиночке; новая школьная форма уже была не с курточкой, а с пиджаком. Из окон домов часто доносились «Белые розы», хотя в нашем классе слушали, в основном, «Кино» и разные зарубежные рок-группы. Но у меня не было кассетного мафона, поэтому я мог довольствоваться только теми новинками, что доносились из открытых окон во дворах. Музыкальные передачи на ТВ и радио пока слабо отвечали модным веяниям. Новые школьные приятели на большой перемене выбегали курить в ближайший подъезд. Я тоже с ними выбегал, за компанию, но вскорости узнал, что такое «А-ПТЕ-КА», и уже тайком от матери покупал себе «Родопи» за 1 р. 60 коп или более козырные «BT» за рубль восемьдесят. Жуткая гадость, но, дабы быть своим среди новых знакомцев, – начал посмаливать.

Моя относительно сносная жизнь закончилась довольно быстро. Где-то в середине октября в доме снова нарисовался отчим. Мать простила его за бегство, а ему, видимо, негде было устроиться, чтобы тренькать на своей «балалайке», поэтому он предпочёл пусть и такое, но прибежище. Сестра так и лежала в грудничковом состоянии, улыбалась и хлопала в ладоши, но кричать по ночам стала значительно реже. Я каждый день стирал и вешал сушиться в коммунальной ванной гору пелёнок.

В декабре мама с сестрой снова легли на очередное обследование, на это раз надолго, и мы с отчимом какое-то время жили вдвоём. Я начал тусоваться с ребятами-одноклассниками и «параллельниками» после уроков на разных точках: это были подъезды, где мы собирались огромной толпой, какие-то подвалы, дворы со скамейками.

По возвращении с одной из вечерних прогулок (когда мама с сестрой уже вернулись с обследования), я обнаружил неприятную картину: перевёрнутый в ванной таз с пелёнками, какая-то ругань, милиция. Оказывается, трое соседей: приезжий мужик-сантехник, его жена квадратных форм и примкнувшая к ним алкоголичка тётька Машка набросились с кулаками на мать за то, что она сушит пелёнки в общественной ванной. Отчим, услышав шум, отложив в сторону гитару и открыв дверь комнатухи, увидел, что этот сосед с двумя «дамами» избивает мою мать. Ублюдок-сосед в ужасе отпрянул, но отчим, молча обозрев всю картину, просто закрыл обратно дверь в комнату и продолжил треньканье. (Именно так всё произошедшее мне описала мать.) Видимо, храбрости у отчима хватало лишь на избиение подростка и прессинг на ладан дышащего соседа-алкоголика – дядьку Юрку.

Были, конечно были у меня мыслишки: в мягкую, податливую для острой железячки бочину, этому соседу-сантехнику – со всей дури какое-нибудь длинное шило вставить да провернуть… пока он что-то там готовит на общественной кухне в своём закутке, слушая «Юра – вумен, Вася – мэн» в кассетном плеере… Или его «восьмерку» во дворе облить чем-нибудь горючим и поджечь ранним утречком (или хотя бы шины проколоть). Но чего-то как-то милиция быстро разобралась. Конфликт был улажен. А пелёнки я каждый вечер всё одно – стирал, вешал и занимал ими всё пространство общественной ванной. И когда полоскал их под мощным напором воды, который создавал ощущение маленького водопада в этом пластиковом тазу, брал в руки длинную деревянную палку для перемешивания белья и представлял, что это – бас-гитара, что я на сцене, что играю в популярной группе, а передо мной – не развешанные пелёнки, а скандирующая публика на огромном стадионе…

Улица начала понемногу менять моё мировоззрение. Домой особо не тянуло, а в тёплых подъездах с пацанами и девчонками… туса, одним словом. Я стал каждый день ходить на разные точки. Появились новые приятели. Я где-то откопал военный ватник «по моде», солдатский ремень, в пряжку которого залил свинца («на всякий…»), и мы уже гуляли в подобном виде и «амуниции», выискивая приключений на одно место. Надо отдать нам должное – мы их периодически-таки находили: забирались на какие-то закрытые предприятия, стройки, склады… За нами гонялись разного рода сторожа, рабочие и охранники, иногда ловили и доставляли в отделения, где с нами проводили беседы уже непосредственно сотрудники. Лазали по крышам. Одним из «спортивных развлечений» было свеситься вниз, держась руками за решётку ограждения, и висеть – «кто дольше».

Тем не менее, в отсутствие отчима (его всё-таки приняли на самую маленькую ставку в Ленконцерт, и иногда он отчапывал в костюмчике с бабочкой на работу) – я обучался по тому венгерскому учебнику технике игры на ударных инструментах. Мама сшила мне несколько маленьких подушек и привязала их ленточками к стулу. Получилось что-то наподобие эмуляции ударной установки. Соседи снизу недоумевали от моих ударов носками ступней в пол: это были, типа, педали от бочки и хай-хэта.

Однажды на перемене мы с одноклассниками, гогоча, зашли в класс музыки, где я чего-то изобразил на фортепиано из популярного в то время. Учительница музыки была с чувством юмора и искренне удивилась тому, что такой оболтус умеет немного тренькать на инструменте: