Евгений Кузнецов - Быт Бога

Пробудиться изначально, пробудиться изначально!..

Старуха, видел, в лесу чернику берёт, стоит среди кустиков на коленях – и рот у нее платком завязан…

Пробудиться изначально!..

А – то!..

Отец мой – пошёл я с Отцом за грибами. Разумелось всегда – перекрикиваться… И едва вошёл я в лес… Заорёт как – как заорёт Отец в двух шагах от меня!.. Только-только ведь вошли…

Как заорёт Отец рядом, за кустами…

Тот крик стал событием в моей жизни.

Я тогда, прежде всего, вмиг ощутил, что я не в лесу, лес – это не страшно, а я – в ужасе. И узналось ещё, вмиг и вдруг, много-много о самом Отце и – о жизни вообще…

–– А-э-э-эй-и!..

Тот крик Отца – того, кто моя… кровь, порода! – был отчаянный, обречённый, даже иступлённо-отчаянный… Только сам он… не знал об этом. Отец не за грибами в лес пришёл, а – орать. Только он не знал, не знает об этом. Потому что он и вообще-то живёт, чтобы – орать, кричать. Всею своею, его, жизнью. И – смотреть по сторонам. И – хоть кого-нибудь видеть. И – учесть ответное. И – делать то, что делают другие. В смысле – большинство других. И ещё – лучше бы, для уверенности, чтоб за это деланье похвалили. По крайней мере – "не-сказали-ничего-плохого"…

Заорал Отец тогда толково, вдумчиво, с расстановкой:

–– А-э-э-эй-и!!..

Сердце, оказывается, стучало во мне слышно… И было странно, что оно какое-то такое, что оно – моё…

Глаза с потолка, спокойно-зоркие, зорко-спокойные… требовали договаривать…

И – что?

А – то!..

Я ведь и в следователи… тоже – побывать!..

На Брата, что ли, глядя поначалу?.. А всё-таки – побывать. Потому, кстати, и работаю легко. Потому что – временно!.. И в вузе был с лёгкостью, так как там всего-навсего пятилетнее пребывание, а не много… какое-то.

Побыл следователем – и будет. Я побывал в школе, в армии, в партии – и будет с них. Я поимел, на "шабашках" и в стройотрядах, "длинные"-то деньги – и хватит, я поносил дорогие "шмотки" – и хватит. И будет с них со всех и со всего прочего! Не заниматься же чем-нибудь этим всегда! Не отдавать же чему-то этому… всю жизнь!..

И – предд а нно ведь так. Не вечно малые годы, не всегда годы, что чуть старше, потом – не всегда, что ещё старше…

"Побыть"!..

Побывал…

Я – в колыбели…

Шевельнуться сейчас боясь, спугнуть боясь во мне меня, ощутил приближение начала, начала…

Я – в колыбели.

Никогда раньше я не думал об этом, но никогда, ни на миг, не забывал об этом.

Мне некуда больше пойти. Мне некуда – знал, не зная этого, всегда – случись такой день, как теперешний день, будет пойти… кроме как – в эту память, в память этого. И вот – пойти больше некуда!

Я – в колыбели.

Я – я, я – есть… Вот это, то, что глядит, не зная, что это называется "глядеть", не зная ещё что у него есть, чем глядеть, что то, чем глядит, называется "глаза" и именно его глаза, и при этом – понимает, что не знает всего этого, и при этом – не страдает от того, что не понимает всего этого! – это и есть я.

И я – есть. Есть!.. Хотя и не знаю, что есть такие слова: "я", "есть" – так как я, который я, вообще не знает слов…

Я только знаю, что я – я.

Зато я…

Зато я всё-таки знаю, что – я! И что я – есть!

Вот же, вот!

И я – одно понимающее зрение, в е денье.

Словно я в этот миг открыл глаза… Словно до этого они, глаза, были просто закрыты… Будто бы я просто думал о чём-то другом, своем, моём, и вовсе мне дела не было, смотрю ли я вообще, – а тут вдруг попросту поймал себя на том, что и смотрю, и вижу.

Я смотрел – и мне дела не было, что у меня есть, чем смотреть, что у меня, кроме глаз, есть ещё целое тело…

И я – который вот такой – вижу, что вокруг того места, где я, – белое: белые – как теперь знаю слова-названия – стенки, простыни, занавески, и я – словно в белой матерчатой ладони… А там, вверху, над гнездом-ладонью – свет, светлое…

И в свете том из-за края белой простыни показалось что-то – лицо, и оно – туда, где я, показались руки, и они – туда, где я…

И лицо, и руки – они туда, где я. А не ко мне.

Но мне всё равно хорошо.

Хотя я ещё не слышал от себя слова "мама".

И я ещё никогда не видел то, в чем это самое "я".

Я – одно зрение понимающее. Я – это состояние.

А если…

И если я тогда, младенец, в колыбели, знал, что я – я, что я – есть, то… значит – значит и значит! – я… был… Был и до того, как в этой белой ладони очутился!.. Я – был! Был! До колыбели. До белого, вокруг меня, света.

Где я был… Когда был… Почему был… Сколько был…

Как был…

Но – был.

А потом – потом, когда меня научили ходить и говорить, я стал ходить и спрашивать, кроме всего прочего, почему и зачем я здесь, в жизни? Потому что – увы! – я увидел уже и разглядел своё, моё, тело и – увы! – приучен был уже считать, что оно – я…

Щекой на подушке нашёл мокрое, но было мне так, словно плачу я привычно, сладко-привычно…

Да, до сих пор не знаю, почему и зачем я тут – в теле, в костюме, на кровати, в Комнате, в доме, в Городе, на Планете.

Потому что не знаю, не понимаю, зачем спрашивать – об этом, об этом.

В колыбели – в Колыбели ведь не было настроения спрашивать, не было состояния вопроса!..

Я – это состояние такое: я – я, и я – есть. А что не я – это не я. И это состояние было неопределимо сколько и, значит, продлиться неопределимо сколько.

И надо его следить.

Я – я ли? Каждую минуту.

И если даже в Колыбели у меня не было, и – прежде всего, вопросов, то это состояние надо назвать, коли я всё-всё обзываю, – Умиление.

Оно-то – неопределимо сколько.

Я, который я, – в умилении ли?..

Я-состояние, я-умиление – засыпано движениями и словами.

И радостно чуть стало: нет ни Комнаты, ни Города вокруг меня, а сейчас вокруг меня – моя мысль.

Общезнамен а тельно и думал.

После Колыбели я, за игрой, словно бы забыл, что я – я.

Иногда лишь – в обиде или в любви – вдруг замечал: я, в отличие от тела, которое моё, – особенно я… И если хоть чуть помню Колыбель, я – в состоянии себя, меня.

Первые времена, что зовут словом "детство", замутили всем спешным: с наружи, чую, я зверёк зверьком, внутри – будто спросонья… Учили выговаривать букву рычащую – и я, конечно, хотел стать мор-ряком… Потом – отрава отрочества: снаружи – яркий сон, внутри – пёстрый сон… А в юности стал и я сам на себя посягать: где и кем, и как – "полезнее"-то – быть…

И всё делал то, что считали важным другие – пусть и любимые родители и вожди.

Красиво говорил себе ещё недавно:

–– Надо наполнять мир своим миром.

Время Крика меня окрикнуло: у кого как, а у меня – мир мой.

Вот тебе его и… наполнили…

Твой-то мир. Их-то миром.

Расслабленно я, расслабленный, подумал-понадеялся, что меня за ту Колыбель и за нежность к ней… пожалеют… Всё-то я так: нежничаю и надеюсь…