Евгений Кузнецов - Быт Бога

И даже стыдно стало перед ним, перед моим Мальчиком: мало его берегу, мало ему угождаю… можно бы и побольше…

И смотрел на тапки, на тапочки синенькие – на женские, домашние… Они – на самом виду!.. У второй-то кровати, – чуть не посреди Комнаты.

Так их поставила тут Дева. Так, чтоб тут стояли!.. Это, уходя, и сказала.

Посмотрел я тут же на иконку картонную на столе… Принёс, подарил, поставил Монах… Сказал – то же: пусть тут, на виду, стоит!..

Показалось вдруг свежим, непривычным фактом то, что я – тут, в доме с табличкой "Общежитие какого-то завода", что я в комнате с табличкой на дверях "Изолятор" – уж так начальство моё договорилось с комендантом: где-то на этаже, в комнате с кем-то я отказался жить…

…Жизнь – это явление природы, которое "кому ты нужен" называется.

…И как же я провел тут ночь?.. – Будто это была первая и единственная ночь тут, в "общаге" – где все знают, кстати, кто живёт в изоляторе, и зовут его, слышал не раз, След а к!

Живу в "Общежитии", живу в "Изоляторе".

Живу в общежитии. Живу в изоляторе.

Надел пальто, шляпу, слабо и гневно думал: как это всё обычно!..

Что я буду делать дальше?.. Буду, что ли, жить после… своих двадцати восьми?..

Глубоко вдруг мне задышалось, заслышалось моё сердце, закружилась чуть моя голова…

Сейчас случится главное по существу: я выйду – и буду… среди других…

А я и не замечал – пока не далось, – что я живу в своём, в моём, мире – вот насколько я жил в нём.

Я стал собирать себя.

И всё-таки, всё-таки… Чего же я испугался вчера? Чего – испугался? Ведь в самом деле: я – я. Почему этого мало? Я лишь родился – и сразу уж я – я. Понимать это, знать это, твердить об этом, быть в этом уверенным – почему этого мало для спасения?.. Для спасения среди людей. И – наедине. Почему даже этого – мало?!..

Развёл вдруг у двери руки – непроизвольность сладкая, Мальчикавая, вернулась ко мне…

Но словно видел и слышал со стороны, как запираю, как иду по коридору, по фойе, как выхожу на улицу – как летят в меня со всех сторон глазные яблоки!..

…Ребёнок плачет, не пьёт – чаинка в чае.

На утренне-звонкий снежок под воздух высокий я вышел – и после всего – о! – именно после всего на спокойный снег под небо ласковое вышел я…

Защекотало ноздри и глаза от вкусного пространства прозрачного, а в нём ведь, в чистом пространстве… двигались туда-сюда… прямые и молчаливые… И уже восьмой час: всё и всех видно: случись – и не скажешь, что не узнал!

Вижу воздух, вижу воздух…

Женщина – женщина, которая поправляла на плечо своё голое тесемку рубашки, которая по телефону-то, своей подруге-то, – она сообщала тогда, утром, обо мне – и при мне! – то, что, якобы, есть я:

–– Всё нормально!.. Ага… Ага…

Сведенья обо мне, сведенья обо мне…

Но морозец был такой синий и призывно слышный, что я, прежде всего, встал и просто лишь стоял и просто смотрел и просто дышал и – жалел, что так всегда не буду стоять.

А пошёл – словно лёгкое понёс что-то.

Солнце устроила мне сегодня видимая Природа – за молитву мою утреннюю ей!

Дорожки по дворам, по тротуарам – ровные и глубокие меж сугробов мартовских аккуратных – словно бы припасённых надолго…

Подходил к своей, к его, машине мужчина опрятный, взялся за ручку дверцы – а поглядел-то на меня! – Раз собрался куда по делу, так и езжай подобру-поздорову – чего на меня-то бы оглядываться?.. Ну не-ет! – А для того и купил он автомобиль, чтобы… я его с ним увидел!.. Сколь он удачлив. Только он не знает об этом. И даже не знает, зачем ему удача.

Увидел я: девушка – там, в понятном ей времени и месте, – с богатыми волосами шла – в одних словно объёмных волосах.

Увидел юношу, который – там, в известной ему среде, – шёл, дерзко остриженный, чтобы – там, где он, – была видна его дерзость.

Увидел я галку, вспорхнувшую, серую: она, галка, – там, где она – галка и где другие галки – такие же серые и так же летают, – взлетела, от других-то, с какой-то дрянью на сук, прижала своей, её, лапой дрянь к суку, стала эту дрянь долбить её клювом.

Подальше остановку обходя, всё видел я, как старый мужчина и старая женщина стояли лицом друг к другу и близко: давно были – там, где они давно и близко были, – мужем и женой.

Старуху вон вижу – вчерашнюю, может, что – с собачкой…

Вот и ещё один, и ещё один на меня оглянулся – откуда-то оттуда, где он есть и где он не знает, что это значит.

Недавно смело заметил я: ребёнок идет – и не сворачивает!.. Я раньше, удивляясь-то, всё сталкивался с ними, с детьми. И для интереса стал… идти прямо на ребёнка. И что же?!.. Ребёнок видит, что на него движется большой, незнакомый и уверенный и – не сторонится. Потому что – нет, не потому что он что-то "считает", – а потому, что он, ребенок, живёт в своём мире, в его мире – и не боится это знать.

И стал радостно побаиваться детей. – Не отравлены ещё мыслью, что они, якобы, в каком-то "одном мире"!

Знаю, что один это знаю.

Так чего же… боюсь?..

Если вот хоть он, первый встречный, не знает… разве что чувствует и озабочен… и ответ с меня сглядывает…

Общежитие! Общежитие!

Как наказание неотвратимое – предстоящее – вспомнил. Вся моя жизнь прежняя была так…

Родители мне:

–– Все вон стремятся учиться на "отлично".

Я родителям:

–– Вот и пусть все стремятся учиться на "отлично".

То один, то другой мне:

–– А зачем же все читают газеты?

Я им:

–– Вот и спросите всех, зачем они читают газеты!

Остро понялось, что я лишён на сегодня главного достояния личного – возможности сказать вслух:

–– А вам какое дело?!..

И теперь – как же бывать?

А так. Я же – я. Посягают – да и пусть посягают!..

Ощутил вдруг свеже-явно – новое понятное: что вокруг меня, всего меня, на расстоянии примерно руки моей вытянутой… окружает меня со всех сторон шар – шар тончайший… прозрачнейший… невидимый… легкий… зыбкий… Вот ведь чувствую – окружает!.. И в этом шаре, в этой сфере – моя, нагретая мною, теплица, мой запах, моя живая обж и тость… Так что я распространяю всего себя, меня, по всей внутренности пузыря-шара. И это шар был, опять же, вокруг меня всегда. И я, опять же, об этом всегда знал…

И я, который я, и я, моё тело, и я, тот Мальчик, – они в этом шаре-пространстве, как в сосуде прозрачном и полном сока. Стенки сосуда-шара тонки, тягучи и податливы. Но никогда не прорываются. И даже если кто-то, посягая на меня, обнимает меня, то лишь продавливает шар. Но тонкая стенка между мною, телом моим, и грудью обнявшего меня всё-таки остается.

Да я, пожалуй, так бы и крикнул: знаю о себе всё!..

Ничего не понять, если…

Я – я. И должен беречь и тело, и Мальчика.

Брат! – О, младенец, я, с рук чьих-то, видел, как Брат мой, ребёнок, стриженный, большеголовый, с ушами оттопыренными, голову эту свою, его, сунул – ради вящего своего баловства – в спинку деревянного стула… И не смог вынуть обратно!.. Плач! Паника… Сестрёнка, тётка… Потом – Отец, Мать!..