Светлана Викарий - Возвращение черной луны. Книга 2. Горькая линия

Это случилось с ней впервые! Она прожила столько лет, не ощущая потребности в том, чтобы рядом с ней находился ребенок. Дети приятелей раздражали ее, хотя она замечала, что они к ней тянулись. И это было странно. Для детей у нее не находилось ни ласковых слов, ни ответного чувства, а они липли к ней, заглядывали в глаза и что-то рассказывали о своем совершенно неведом ей.

Это было полное отсутствие материнского инстинкта.

Но пару лет назад она поняла, что больше так продолжаться не может. Зачем она живет, если ей понятны и малоинтересны мужчины? Ее знакомые уже вырастили детей и эти маленькие существа, некогда раздражавшие ее, превратились в красивых, интересных людей со своим внутренним миром, с выраженными талантами, которыми гордились родители. Ей гордиться было нечем. И когда она это обнаружила, ей стало ясно, что вот-вот на нее будут указывать, как на белую ворону. И так и будет она мотаться одна, то в Испанию, где у нее был дом на берегу теплого моря, то снова в Чикаго, в большую мало уютную квартиру с дорогой мебелью и богемскими хрустальными люстрами, которые она включает раз в году в Рождество. Психолог подтвердил ее мысли.

Но главным было не это. Ее мучило смятенье. И однажды вдруг она поняла, что ее смятенье есть не что иное, как мучительное желание иметь ребенка, ужасное, страстное желание: родить, найти, взять, украсть… Психолог сказал: включился материнский инстинкт. Поздновато, но лучше поздно, чем никогда. Варианты с пробирками и донорами она даже не хотела рассматривать. Ей надо было увидеть, ощутить, понять, что это ее ребенок. И таким мог быть только живой, готовый уже кем-то сотворенный человечек. А такие находились в изобилии только в Детских Домах России. Американцы ринулись в Россию за детьми. И она приняла решение – еду домой.

Надо было позвонить Кате, которая всегда волновалась, если Лора не звонила больше шести часов, – и едва она вспомнила о телефоне, тут же раздался звонок – та-тата-тата-та-та-та-тата! Первые аккорды маленькой искрящейся моцартовской симфонии.

– Танюля, я уже соскучился и мечтаю о встрече. – Это был Евгений. Без предисловий, вот так неподдельно откровенно.

– Я уже десятый раз звоню, ты видела? А ты все недоступна.

– У меня телефон был отключен. Я тоже рада…. – Неожиданно для себя сказала она. Слезы продолжали литься из-под темных очков, под которыми она спрятала свои заплаканные глаза. И голос ее после пережитого был неподдельно нежен.

– Где ты? Скажи скорее, где ты и я за тобой приеду. – Торопливо проговорил Евгений, боясь, что она отключится.

– Я… здесь, за городом. Где-то возле Мещанского леса…

– Но что ты там делаешь?

– Не задавай лишних вопросов. – Справившись с собой, сказала она. – Мне надо побыть одной. Я люблю бродить по лесу.

– И я бы с тобой побродил!.. Я тоже очень люблю бродить по лесу! – воскликнул он. – Ты даже не представляешь, как я люблю лес! Я ведь тебе об этом не рассказывал. Я бы даже молчал, если ты не хочешь, чтобы я говорил. Я бы не задал ни одного вопроса… Честное слово! Скажи, где ты?

Она огляделась и увидела неподалеку указатель.

– Омская трасса, 102-й километр.

– Я буду через пятнадцать минут. – Пообещал он.

Она открыла косметичку и глянула в зеркало, в свои припухшие глаза. Макияж слетел. Она покрыла помадой губы и несколькими движениями наложила тушь на свои длинные ресницы. Скорее, по привычке. Она никогда не позволяла себе выглядеть в присутствие мужчин неряхой. Даже в присутствие тех, кого не уважала.

Трасса была пустынна, редкие машины проезжали мимо на Омск. Почти рядом расположился огромный город со своей историей и наработанным людьми культурным слоем, где жизнь бурлила, взрывалась шекспировскими трагедиями и поражала фейерверком разнообразных положений в отличие от этого городка, утонувшего в бытовых дрязгах. Но, постранствовав по свету, она знала, что вряд ли главные человеческие проблемы людей большого города отличались от проблем маленького.

Ждала она недолго. Серебристая «Тайота» с тонированными окнами затормозила возле нее, и Евгений не вышел, а выскочил из машины. Некая сила толкнула их друг к другу, и они задохнулись от неожиданного наплыва чувств, перекрывших сознание. «С ума сошла! С ума сошла! Это же не он, это его сын!» – стучало в ее голове. Она едва нашла в себе силы отстранить его объятье.

Потом они сидели на опушке леса в кружевной тени могучей березы. От земли пахло свежестью, травы нагрелись и бузовали в рост, к солнцу, подставляли свои головки ласковым лучам.

Этот прозрачный солнечный день можно было пить глотками, как райский напиток. Береза – самое чистое, самое светлое в мире дерево веселила сердце белизной.

– Танюля, ты сама, наверное, не представляешь, какая ты! – восторженно зашептал он, обрисовывая пальцем контур ее губ. – Расскажи мне о себе. Ну, пожалуйста… Что ты там в своем Калининграде делаешь?

Поодаль трепетала осина, солнечные блики бродили по ее серебряному стволу и шепчущие листья звучали едва слышной музыкой. Высоко над головой смеялась какая-то птица.

– Пересмешник.– Евгений поднял голову, поискал глазами в березовой листве. – Точно он!

Лора едва сообразила, что он говорит о птице.

– Если ты будешь настаивать, я ничего не скажу. Ты же обещал.

– Точно обещал. Раз обещал – молчу. Но ведь придет такой день, когда ты скажешь? Мне ведь интересно! Я хочу представить тебя лучше.

– Зачем я тебе? – устало проговорила Лора. – Я старше тебя. По тебе, наверное, все девчонки в этом городе сохнут.

– А мне-то что! Я сам по себе. От того, что они сохнут или мокнут, в моем сердце ничего не изменится. – Он отломил стрелку шалфея, дал ей понюхать.

– Класс! Как я люблю все это! – воскликнул с восторгом, обведя темно – карими своими глазами поляну, небо, колок, в тени которого они устроились.

– Что ты любишь?

– Лес… Русский лес, русские цветы. Лягушек всяких, птичек, зверушек… – он говорил, как ребенок. – Жить без этого не могу!

– Забавно.– Произнесла Лора, даже пожала плечами.

– Я в самую душу блаженства залез. Тут солнце. Тут травы. Тут птицы и лес!

– Ты еще стихи пишешь?

– Нет. Это стихи чудесного детского писателя. Бианки, знаешь? Я его с детства обожаю. И это все про меня. – Он обвел глазами опушку. Взгляд его темных глаз был восторжен, словно он впервые видел эту красоту. -Смотри, смотри… Ель… Ель дает лесу глубину и делает его таинственным. А сосна превращает лес в храм.

– Да? – наивно изумилась Лора.

– Ну, да!.. У нее стволы колонны, вот и получается. Храм!

Лора отщипнула какую-то травинку, поднесла руку к лицу, чтобы скрыть смятение.

Этот мальчишка словно сорвал стоп-кран с ее души. Она вспомнила, вдруг вспомнила, что тоже любила все это – березовые колки ее детства, травы и озера, особенно полевые цветы – желтый львиный зев, яркую пахучую пижму, и еще саранки, вызревающие в сырой глубине леса подобно сказочному аленькому цветочку. Она любила лечь на прогретый солнцем дощатый мостик на старице и долго, забыв о времени, пристально вглядываться в глубину воды, где среди подводных кущ деловито сновали мальки и какие-то тонконогие создания. В воздухе над головой плясали золотые от солнца комарики и пролетавшая мимо бархатно-белая бабочка, казалось, вот-вот превратится в неземной красоты фею.