Вадим Сидоров - Армейский stand-up. Триначик

Возвращаясь к первым «боевым» действиям, скажу, что «реальные армейцы» учили нас таким азам, как, например, наматывание портянок. Это описуемо, но незабываемо. Юра Плыга, одессит, десантура. Удивительная речь, такую сейчас не услышишь. Даже в фильме про Гоцмана, даже в исполнении Машкова. В фильмах вообще говорят как-то по-жванецки: звучит умно, а выглядит театрально. Зато Юра говорил на родном языке:

– Так, слоны, портянки наматываются на ногху, поутаряю, на но-гху, – в русском языке нет такой буквы Г, чтобы ее мог произнести Юра). – Показываю только два разА. И запомните, слоны, Одесса произносится как «Адеса». Не дай боже, услышу другхое, например, Одэсса. Ясно, слоны? Да какого ты тут намастырил?

О портянках. Я был почти уверен, что умею их наматывать (про портянки «одевать» не говорят). Отец учил пару раз. Правда, в тот единственный случай, когда такой навык мог пригодиться, мне бы это просто не помогло. Решение, в чем идти в поход к пещере Чудесница, принимал папа, а что надеть на ноги – мама. В носках ведь теплей. Итог – незабываемая прогулка километров двадцать в один конец в папиных кирзачах, в которых он в основном ходил на субботник. В них он ходил редко, поэтому сапоги были жесткие. В результате первые мозоли пузырями – первые звоночки.

Научились. Сперва с ногой на полу наматывали, а потом и на весу, поскольку в палатке, куда ноги ни поставишь, кругом лицо соседа. Человек всему учится, темп только разный, да мотивы отличаются. В армии особенно – там от нежелания до принуждения далеко ходить не надо.

Со временем ноги обрели устойчивые жесткие контуры, а волосы на голени пропали, как после лазерной эпиляции. В повседневной жизни наматывание портянок как навык деградировало, но первый урок запомнился и полюбился как история. Особенно с таким учителем. Сложно передать колорит и логику этого классного персонажа, но, что удивительно, в речи Юры как-то не находилось места матерным выражениям. Он олицетворял собой совесть и одновременно ходячее чувство юмора. За таким добродушием как-то легче идется на уборку снега. Такие люди не могут быть злыми и неблагодарными.

Однажды, когда отменили урок у нашего взвода, мы пришли в казарму. Чтобы жизнь не проходила зря, кто-то предложил немного пошутить над другим взводом (кубрик был рассчитан на два взвода и представлял собой вытянутое помещение с четырьмя рядами кроватей, разделенными «взлетной полосой» надвое). Идея созрела как-то сама собой, на себя эту ответственность не возьму. Решили подписать Юре Плыге все вещи – «Ему же будет приятно». В результате, когда Плыга вернулся со своим взводом в расположение, увидел табличку на кровати «кроватка Юрика», снял обувь (это первым делом) и нашел «тапочки Юрика». Глянул на подушку, и вот она – «подушечка Юрика».

– Эа, что за х-ня? Слоны?

А это и не «х-ня» вовсе. Это «тумбочка Юрика», полотенце… все, вплоть до зубной щетки, и даже цветок в горшке на стене оказался не просто так, а «горшочком Юрика». По мере развития этих событий человек двадцать здоровых лбов в разных концах кубрика просто впокатку ржали, изображая на лице полную неосведомленность… но Юрик отходчивый. С юмором. Одессит. Земляк.

Вообще приколюх было много. Казарменная жизнь после зачисления, как курортный роман, – коротка, зато есть, что вспомнить. Ей на смену пришло поле, русское поле. Нас погрузили на автомобили типа КамАЗ-4310 и отвезли на курс молодого бойца. Нюхать порох. КМБ – коротко, но емко. Как он проходит? Это первые полевые отношения в жизни. И они могли бы по праву стать безумно интересными и увлекательными, если бы не были первыми. Все с нуля. И не все так гладко. Курс молодого бойца проходит в учебном центре за городом. Свежий воздух, причем везде: во всепогодных палатках, в учебных аудиториях. Первые конфликты на почве неустроенности. Похоже на молодую семью – ну, все как в жизни. Нашим отделением на полевом выходе командовал курсант по прозвищу Море. Этот чудо-моряк какое-то время пытался быть лидером и качать права, но потом как-то потерял интерес к управлению процессами и отстал.

Мы жили в палатке на десять человек. Жилось вполне комфортно, неудобство доставляли две вещи – длинный Море и сапоги на полу. Дело в том, что основную площадь палатки занимали нары. Места же для вещей, сапог и прочего не хватало тотально. Одеваться одновременно могли максимум трое. Но если одеться можно и лежа, полусидя или как-то еще, то обуваться очень проблематично. Не говоря уже о том, что вся обувь в армии довольно похожа. Самая «песня» начиналась при резком вскакивании по команде «Подъем!» Представьте себе, что времени на подъем в полевых условиях отводилось столько же, сколько и раньше. Благо, у нас был опыт. Каждое утро мы вскакивали и бежали на построение. После чего сразу была утренняя пробежка. Казусы с обувью случались. Мне как-то раз достались сапоги на пару размеров больше. Поверьте, не самый плохой расклад. У кого-то они были ровно на столько же меньше. Говоря о размере тех сапог, позволю отступление. То ли это традиция, то ли установка руководящей партии была такая, но сапоги на КМБ выдавались старые, б/у. Наверное, это проявление заботы о наших молодых, непривычных к сапогам ногах. Как ни крути, а в разношенных сапогах ходить было легче. Так вот, мы выбегали строем всей ротой. В поле это было даже приятнее, чем в городе. Бегали минут пятнадцать, не забывая делать всем известный «перессык» по Гришковцу, только в оригинале перессык совершается на берегу моря. Нам же с морем не повезло, поэтому наше Море глаз не радовало, а еще могло и в этот глаз «зарядить по настроению». Так вот, по команде «Стой! Влево-вправо! Разой-дись!» все становились на краю канавы и «корректировали ландшафт». Чуть ли не самое приятное из действий утреннего распорядка. Вообще на КМБ было интересно: оружие, техника, даже пробежки и физра – все это не напрягало. Напрягало, пожалуй, одно – безапелляционная подчиненность. И было тем легче, чем быстрее это принимаешь. В жизни вообще полезно научиться принимать. Приятие позволяет успокоиться и действовать сообразно обстоятельствам. Неприятие же, напротив, не дает покоя, разъедает изнутри, как язва или ревность.

Отдельная тема КМБ – это питание. Такого желания что-нибудь съесть я не переживал больше никогда. Огромным праздником мог стать приезд выездного чепка («чепок» или «чайник» – так называют курсантскую чайную). Вообще, в отношении чайной есть две очень верные приметы. В начале месяца чепок радует, в конце – раздражает. В конце месяца платежеспособность курса серьезно падает. Маленький пример юношеского нерационального максимализма. Вначале все деньги тратятся на приобретение самого вкусного и дорогого. К дорогим позициям нашего спроса можно было отнести, например, печенье курабье и мороженое крем-брюле. Шутка ли, рупь сорок за кило. О другом печенье и кексах с изюмом говорили пренебрежительно и свысока, а на простые кексы без начинки даже и не смотрели. Ситуация резко менялась: мороженое уже не радует – дорого; можно и триста граммов кекса… «С изюмом, без?» «Скорее без, чем с… на двоих, заплатишь?» Были и исключения в курсантской среде, одни в чепок вообще не ходили, а тупо питались дома. Другие всегда были при кармане, а значит, при деньгах. О системе экономических отношений и вопросах межклассового сотрудничества в воинском коллективе я расскажу немного позже. Сейчас же важно понимать, что денег и хватало, и не хватало одновременно. Такой вот парадокс. С одной стороны – полная обеспеченность: ешь – хочу, но не ем, пей – не хочу, а никто и не наливает. С другой – постоянный недостаток того, чего больше всего хочется. Парадокс? Рассказ был бы неполным без конкретных экономических выкладок. Градация заработной платы по мере успеваемости курсантов выглядела как легко запоминающийся телефон: 22-27-32. От обратного 32 – стипуха отличника, в том числе пять рублей «табачный паек». Хорошисты получали меньше, остальные ребята удовлетворялись 22 рублями. Благо сигарет полагалось всем одинаково, а еще большее благо, что у меня это становилось резервом, поскольку я не курил, а это почти пять килограммов печенья курабье, а в бутылках я тогда еще выгоду не измерял.