Марина Бойкова-Гальяни - Осенняя жатва. Рассказы

А за что погиб его друг? Заныло в грудине. Алексей, присел на поребрик, достал из сумки бутерброды, завернутые Маринкой в полиэтиленовый пакет, бутылку водки, гранёную стопку. Сильный осенний ветер сгонял кроваво-чёрные тучи, пронизывал до костей, но мужчина не обращал на них внимания. Теперь он поминал парней, живших в сороковые: каждый мог быть его отцом, но он мог не родиться, тогда Вовка жил и не знал бы Лёху.

– Лежите, парни, а я иду к другу!

Аккуратно сложив выпивку и закуску, Алексей перекрестил святое место и пошел дальше, читая надписи на крестах и памятниках, вглядываясь в фотографии, будто искал знакомых.

Кладбище было небольшим, скоро оградки закончились, и он впереди едва заметил столбик с надписью: «Квадрат три».

Начинало темнеть, ноябрьские дни особенно коротки и темны. Вскоре пошёл редкий снег, ветер поутих. Он искал квадрат четыре, придерживая рукой ноющее сердце: кресты с намалёванными краской номерами стояли вкривь-вкось, напоминая шагающие чудовища. Эти кресты двигались на него. Леха понял: когда он покинет погост, они будут идти за ним по дороге, явятся в Большую Вишеру и навсегда поселятся в его огороде.

– Господи, прости меня! – широко перекрестился и увидел свежеврытый крест с намалеванным голубой краской номером «234». Ноги подкосились, упал на колени, лбом в ледяную черную хлябь. Грудь сотряслась от рыданий.

Когда, пошатываясь от смертельного горя, встал на ноги, стемнело. Включил фонарик и, положив его на могильный холмик, помянул друга. Потом налил стопку Вовке, поставил у подножия креста, отломил половину бутерброда с сыром:

– Прости, дружище! – Остаток бутерброда раскрошил для лесных обитателей, чтобы товарищу было не так одиноко.

Чёрный лес окружал дорогу, узкий луч фонаря высвечивал тонкую полосу под ногами. Лёшка брёл, изредка останавливаясь, делал глоток из бутылки, качал головой и снова брёл. Водка закончилась, швырнул пустую бутылку в канаву и наконец, вышел на шоссе.

Повезло. Обычно с наступлением темноты движение по трассе замирает, но не прошагал и пары километров, остановилась машина, едва поднял руку.

– Лёшка? Привет. А я и вижу, знакомая вроде личность марширует. Загулял?

– Загулял – Алексей плюхнулся рядом с Вадькой, – тормозни у ночного.

– А слыхал, ночную продажу скоро прикроют?

– Слышал. Мне-то что? Да и кого в деревне остановит закон? В посёлке даже милиции нету. Напиться вусмерть!

– Брось! С кем не бывает, зачем казнишься?

– А-а! Собачья жизнь!

– Пройдет. Несчастный случай подкосит, икнуть не успеешь. А водка, что брусок для заточки. Вон летом парни на Волхове пьяные купались, двое утонули, совсем молоденькие. Опять же, Юрке кисти рук отняли почему? Прошлой зимой отрубился в собственных сенях, очнулся и лап не ощущает. Избы каждый год полыхают. И всё несчастные случаи. – Тормознул. – Иди в свой ночной. Подождать?

– Не надо, мимо дома не пройду.

– Бывай!

Как водится, на живца всякая рыба клюёт, так и на халяву любители чужого слетаются. Правда, ближе к ночи уже подползают, кашляя перегаром. У Лешки ни сил, ни желания отбиваться: с одним выпил, с другим. Не помнит, кто домой привёл.

Проснулся, Маринка на кухне злобно стучит кастрюлями. Оно понятно, муж загулял. Баба и есть баба, ей что? Небось, и рада, что кореш-собутыльник копыта бросил. Точно! Мерзавка, думала, муж хвост подожмёт – тюрьмы избежать помогла, деловая. Раз в жизни стукнуть, дабы не задирала нос. Важная такая ходит! Тьфу!

Дёрнул головой: ну и боль! Застонал.

– Тяжко, алкоголик? – подскочила, ухмыляется.

– Не кричи! И так голова раскалывается! На кладбище у Вовки был.

– Да? А привел домой Кирюха. Сам на рогах.

– У-у. Молчи или убей!

– Может, выпить хочешь? Или поесть?

– Грешно смеяться.

– Ладно, думаешь, я не человек?

«Странно, – подумал про себя Лёха, – о чем баба грохочет?»

Маринка стопаря несет:

– Лечись, несчастный!

Рука ходит, но умудрился до капли влить в дрожащий рот. Лёг на спину, прислушался к организму. Полегчало.

– Ну, как?

Шевельнул плечами: добавить бы.

– Вставай, мужик! Яйцо съешь хотя бы.

Поднялся, семейники дёргая, босым к столу: чудеса! Глазунья, а рядом ещё стопарик. Все-таки Маринка жена с понятием!

– От, молодца!

Уселся за стол, а жена с угла примостилась, глядит, как Лёха уписывает завтрак под водочку, не налюбуется.

– Валя сказала вчера про вашу поездку. Леша, как же так?

– Маринка, самое гиблое место безродным выделили. Не представляешь: кресты вкривь-вкось старые, новые, а какие и вовсе сгнили, что номеров не видать, ломаные крестики валяются повсюду. Идёшь мимо, они шагают следом, – он испуганно посмотрел на окно, перекрестился, заплакал.

Заплакала и Маринка, по-женски всхлипывая, утирая слезы мужским носовым платком. Достала второй стопарь, налила себе и мужу:

– Помянем, Лёша, дружка твоего. Неплохой был мужик, добрый, совестливый.

Алексей придвинул жене свою тарелку:

– Закусывай. А я сейчас колбаски порубаю. Надо, милая, Вовку как следует помянуть. Виноваты все мы перед ним. Не отстояли у бюрократов!

Хлопнула калитка.

– Не иначе, дед Гриша! Вот у кого нюх.

– Маленькие выпить надо за Вованю.

Все-таки получились поминки. Пришёл Звонарь с Эммой, трезвый, чисто выбритый, Кирюха полупьяный, Валентина принесла кутью и выпивку. Далеко за полдень появился Режиссёр, который принёс холодец и целый литр горькой.

Но Режиссёра Алексей уже не помнил: Димон с Маринкой уложили его, пьяного и несчастного, спать. Сам он не знал, что спит, его бой с бюрократами продолжался. Маринка пила мало, то и дело ходила смотреть на мужа, трогала его волосы, качала головой, словно не веря, что муж рядом, что спит пьяный. Теперь она узнала настоящую любовь и жалость. И ещё она поняла, что Лёха будет пить долго, а она утром всегда поднесёт стопку. А когда муж перестанет пить, начнется новая жизнь, потому что сегодня вдруг всё изменилось. Она поправила белую прядь на лбу мужа: какие же мы стали старые!

– Хозяйка! Да куда ты запропала?

– Иду, иду!

Притопывая валенками на морозе, Махай досадливо шмыгал носом: «Ох, уж эти „новые“, когда приедут неизвестно, а дежурь через сутки. Ведь вот какая незадача, да и выпить хочется. Маленькая неделю снится. А что там выходные: всего день, шибко не разгуляешься!»

Тяжкий вздох вырвался из его груди. Ровно месяц назад стукнуло 68, только возраста не ощущалось. Был он высокий, сухой и кряжистый, белый, как лунь. Махай напряг мышцы рук – вот она, силушка, под тулупом играет!

Зимы в деревне были скучными, холодными; сельчане больше по хатам сидели. То ли дело весной: солнышко пригреет, скворушки станут пары искать, и скворечники обустраивать. А деревенские из домов на улицу повалят: кумушки по две, да по три кучками собьются, ну языками чесать про хвори, огороды, и невесткам косточки мыть. Хозяева из «новых» станут наведываться на выходные компаниями – им тут и шашлыки, и банька с веничком.