Александр Олексюк - Камыши

Самый бравый мужик активно жестикулировал, что-то доказывая курчавому парню, похожему на цыгана. Тот сидел на синем баллоне, курил, кивал и улыбался как бы извиняясь перед собравшимися. Наверное, натворили что-то. Потом дядька похлопал его по плечу, да с такой любовью и поддержкой, что цыган просиял, а все остальные заулыбались и загалдели, подкурили новые сигареты. Я задумался, а хлопал ли меня кто-то так по плечу? Сейчас по плечу хлопают за деньги, на специальных курсах, или в специфических группах взаимной поддержки, там это принято. А иначе к нам не подойти: личное пространство, вечная опаска показаться наивным и добродушным, подозрительность, нежелание увидеть в человеке брата. “Почему он меня по плечу похлопал? Кинуть хочет,или так свое превосходство демонстрирует?” – подумает парень в синей рубашке, нервно ёрзая на крутящемся стуле.

А рабочие, видимо, привыкли к душевному отношению в коллективе: они не ерзали. Их остров в этой вонючей реке казался ковчегом. Река медленно текла, сигналя и шипя дурной музыкой и идиотскими прибаутками радиодиджеев. Она уносила надутые рожи куда-то во тьму кромешную, а остров стоял и улыбался. Мужик средних лет отложил лом, на который опирался, как на посох, и начал изображать руками какие-то окружности. Я подумал, что он показывает вертель или нечто такое. Через мгновение его коллеги взорвались от хохота. Мне захотелось сделать пробку еще страшнее – остановить машину, переплыть на остров, сесть рядом с цыганом на синий баллон и тоже слушать про вертель.

Но меня унес грязный поток вместе со всеми. Я объехал аварию и встал на светофоре. На соседней полосе тарахтел дизельный мотор большого японского внедорожника. За рулем сидела женщина с пухлыми губами. Очевидно, она накачала их силиконом и по случаю пробки – надула, отчего казалось, будто беднягу покусали осы. А на заднем сиденье вертелись дети, тоже смотрели по сторонам и когда ловили на себе чей-то взгляд – смеялись и приветственно махали руками. Их глаза и улыбки были похожи на глаза и улыбки мужиков из ковчега.

Нет ничего омерзительней, чем сытый, лоснящийся человек, который страшно пучит глаза и ругается с официанткой из-за того, что ему “неправильно подали” блюдо. Я однажды видел такого в ресторане “Баклажан”. Молодому мужчине что-то не нравилось, он кричал, истерично махал руками и даже, кажется, повизгивал, как свинья. Лицо оскорбленного буржуа покраснело, стало напоминать сухофрукты, правая часть верхней губы поползла к ноздре, левая – стекла к подбородку, делая рот уродливым, похожим на кляксу.

“Я сейчас, напишу в Facebook о вас, – угрожал юноша, сотрясая смартфоном. – У меня 5 000 френдов!”

Человеку все неладно, всем человек недоволен: свои претензии к “несправедливому” бытию, уязвленный, однако упитанный, с дебелыми бочками, горожанин, оставляет в Facebook. Кидает туда, как в выгребную яму, колкие замечания, ироничную критику мира. А другие это читают и оставляют такие же ядовитые комментарии. Халва не сладкая, солнце в России не греет нежно, как в Испании, а хлещет по спине раскаленной лопатой, сервис в гостинице ужасный, в сыре мало дырок, дороги в ямах, а все потому что народ не тот, с рабским менталитетом. Описывая превратности судьбы-злодейки, среднестатистический пользователь Facebook убежден, что он достоин большего. Еще бы, ведь: “У меня румяные ланиты, разговорный английский и 5000 френдов в Facebook”.

Грустно смотреть на такого человека, он несчастен, нервно подергивается, никогда не может успокоиться и если доживает до старости – часто сходит с ума и пускает жабьи, зеленые пузыри.

Слава Богу есть другие люди, у которых все хорошо. У нас во дворе работал дворник Иван Палыч, ему было около 70 лет. До выхода на пенсию, он лет 40 трудился на тракторном заводе, взрослые дети обитали в Москве, а жил он в соседнем доме с такой же неотмирной, бойкой бабулей. Сложно было найти более счастливого и самодостаточного человека, чем Иван Палыч. Каждый день он светился каким-то тихим и хитрым счастьем.

Вот он в декабре грохочет железным ломом, отбивая куски грязного льда с тротуара. “Здравствуйте, Иван Палыч, как ваши дела?” – спрашиваю. “Отлично! – отвечает Иван Палыч. – С утра встал, погода – прелесть. В обед на лыжах поеду за водой к роднику. Ах, какой у нас хороший родник!” Летом – то же самое. “Как живы здоровы, Иван Палыч?”, – кричу ему с балкона. “Здравствуйте, лучше всех. Вы на озеро поедете? Дождь идет? Так ну и что, что идет, под дождем даже интереснее!” Иван Палыч излучал флюиды добра и благополучия и, казалось, что нет ничего такого, способного согнуть этого человека, заставить его роптать. Ничего и не было: потому что однажды зимой Иван Палыч перестал выходить на смены и постукивать ломом. Оказалось – помер, рак. “Так я ж его еще месяц назад видел, он мне машину из снега откопал, хотя его никто не просил”, – удивлялся я. Выяснилось, что старичок болел уже давно, а по виду и не сказать.

Мне могут возразить, мол, нечего нас с дворниками какими-то сравнивать: мы просто умножили знания и тем самым умножили скорбь, как в книге Екклесиаста сказано. Но критикан из Facebook, который с недовольном, кислым лицом ест маффин и свободной рукой пишет, дескать, ему плохо живется, так как в городе не хватает велодорожек, умножает только нечистоты в выгребной яме. И можно бы было их не замечать, но уж больно это все смердит и режет глаза. Так что выход один – надо сторониться всего такого, братцы и сестрицы, и держать курс в сторону родника в лесу.

На тупиковой улице, упирающейся в городской сквер, в пространстве между киоском Роспечати и железным скворечником с табличкой «Ремонт обуви» стоял старый автодорожный каток. Он был брошен уже давно и успел как следует заржаветь и пустить корни. Когда-то рабочие, строившие дорогу, аккуратно оставили желтого крепыша у забора и бочком, бочком удалились. Каток стоял день, два, три, никто его не забирал. Наступила осень. Бордовую сидушку катка, обитую дермантином, осыпали желтые листья, которые сначала превратились в пожухлую крошку, однако со временем подмерзли и смешались с грязью. Машину по-прежнему не забирали.

Зимой каток укрыло снегом: детали конструкции стали неразличимы, поэтому издалека его можно было принять за маленький, компактный броневичок. Наверное, катку нравился этот бал-маскарад. Неуклюжий, брошенный тяжеловес дремал под одеялом из снега и видел себя на полях сражений. Вот он мчится по вспаханной Родине, перемалывая врагов своим могучим цилиндром, прыгая через окопы и блиндажи. Свистят пули, рвутся снаряды, а ему все трын трава – он несется вперед и раскатывает неприятеля в тонкое, пестрое полотно. Под его цилиндром хрустят Вена и Цюрих, Берлин и Баден-Баден, Нью-Йорк и Тель-авив. Города и страны, попавшие под каток, превращаются в яркие, красочные ковры, в фотообои для старой кухни на даче, в картинки с почтовых марок, в воспоминания. Но однажды наступает победа: верхом на катке торжественно едут счастливые дети с флажками и шариками, женщины осыпают его нелепые колеса цветами.