Светлана Викарий - Возвращение черной луны

– Не понимаю, – снова произнесла Лора, – снам верить не стоит. Сон – это всего лишь сон. Бабушка так и говорила: куда ночь, туда и сон. Но если она видела вперед, так и этой… как ее по-русски… соломинки надо было подстелить. Хотя, честно сказать, тетя Катя, я в эту мистику тоже не верю, вернее, верю мало. Я человек рациональный, я сама все себе устраиваю и сама создаю свое будущее. Я все планирую. По-американски. Взвешиваю, прежде чем принять решение. И с бухты-барахты ничего не делаю. В Америке все так живут, рационализм развивают с детства. Я на человеческую психологию опираюсь.

– Да что такое наша психология? Ветер, настроение… сегодня одно, завтра другое… Блажь это… Опереться не на что.

– Нет, тетя Катя, ты не права! Я специально училась психологии на курсах разных. Люди, ведь народ в своем большинстве слабый. И слабости эти надо вычислить, чтобы использовать. И знаю, что только так можно преуспеть, если все планировать, цели ставить, людей меньше жалеть, а использовать их для себя…

– Ну, Лорка, ты и буровишь! Как же можно людей использовать?

– Да я не в дурном смысле! Я хочу сказать, что умный человек может использовать слабости других! На этом жизнь, можно сказать, построена. И в этом нет ничего преступного. Взять того же Серегу, разве он тебя не использует? Живет за счет того, что ты его сестра, и любишь его.

– Как сказать! Я что-то с этим, в общем, не соглашаюсь. Родство, дело другое. Святое!

– Здесь я согласна. Родство – святое. Как же я вас всех люблю! Но я это только там поняла, понимаешь? Вдалеке…

– А что не понять? Понимаю. Всегда так бывает. Максимализм этот юношеский – он любовь под гнетом держит. Слава, тебе Господи, с годами он, как дым рассеивается, и вот тогда уже видишь вся явно…

– Катя, ты у меня такая мудрая!.. Я бы не додумалась так сказать! – Лора крепко обнимает тетку. – Старуля, моя дорогая!

Взлаивает собачка Малышка, бежит к воротам. Катя опять выглядывает в окно. Соседка из дома напротив Надежда Ивановна – некогда миловидная женщина после шестидесяти уверенно проходит во двор.

– Наше вам здрасьте! Максимовна, точило не одолжишь, мое куда-то подевалось.

– Мне что – жалко? Бери вон на верстаке под крышей сарайчика.

– С гостьей вас! А гостья-то!.. Уж, часом, не Лорка ли?

– Лорка, Лорка. Она.

– Здравствуйте…

– Лорка… Ты, что ж, меня не помнишь?

– Как же, теть Надя, помню… как вы меня крапивой настегали разок.

– А я и не помню, Лорка. За что?

– Я и сама не помню, – засмеялась Лора, – значит, было за что.

– Ступай с Богом, Надежда Ивановна. Некогда сейчас разговаривать. Еще успеешь…

– Так на верстаке? Ага. А то лопата не точена. Без мужиков живем. Грядочку для лука вскопаю. Спасибочки и до свиданьица, Лариса Борисовна, красавица!

– Во как! – изумилась Лора. – Не забыли меня! И по отчеству величают!

– Ну, теперь всем все понадобится. Любопытный у нас народ.– Ворчит Катя.

– А ничего плохого в этом нет.

– Нету, конечно. Но ведь хочется спокойно семьей посидеть. Никого чужих сегодня не надо.

– Мы для деревенских отдельно праздник сделаем… Потом. – Обещает Лора.

Катя не против.

– А как же. Они же не отстанут.

Лора достает из буфета стеклянную посуду, наливает из чайника воду в широкий таз, вспоминая, как это делала много лет назад.

– Лорка, ты рюмочки протри насухо. Их надо пуще глаза беречь. Использовать только по праздникам для всей семьи. Гостям даже не давать из них пить. Бабушка твоя Ольга Петровна завещала. А мне говорила, раздать каждому из родины по одной… когда я в поход последний соберусь. Не иначе как заговорила их. Вот на что, не знаю. А знаю, что не бьются. Сколь уж раз роняла, а не бьются. Чудно.

– Бабушка и вправду колдуньей была?

– А как же! Знала много, делала хорошего и плохого. Не зря ж она помереть не могла, пока я топор в матицу не вбила. Помнишь, щербину-то в моей спаленке. Сама попросила.

– Не страшно тебе было топор вбивать?

– Страшно. А просьба умирающего – святое. Так и мать родная. Давно это было. Время – то идет! Слушай, сегодня ж пятница! Вовка после работы приедет, может, не один, с бабенкой какой. На смотрины.

– С бабенкой? И все ж, почему не он женится?

– А после той змеи подколодной, не получается. Бабы бросаются на него, мужик-то видный, с квартирой. И тут же отпадают. Как отговоренный! Вот уж где маминого искусства не хватает! Иной раз раскаиваюсь, просила же она, как просила меня… Хотела передать знахарство, а я не взяла! Хотела, что б я Хранительницей озера стала, а я отказалась.

– Бабушка была Хранительницей нашего озера?

– А кто? Только она. У меня страх был и недоверие всему, чему она верила, вот и отказалась. А кабы знала, как отговорить Вовку, да помочь ему, да и Сереге с Лехой – может, все бы у нас иначе было.

– Думаешь? – Лора пока не знала, как к сказанному теткой относиться и оставила эти размышления на потом.

Катя оказалась права, слух о приезде Лоры взбудоражил всю деревню.

– Максимовна, не одолжишь десятилитровую кастрюлю?

– Лорка, смотри, тетя Тома! И зачем тебе десятилитровая?

Над забором возвышалась седовласая голова соседки Тамары в сбившемся от азарта взбирания на забор платке.

– А холодец варить. – Не моргнув глазом, соврала соседка.

– Вроде не время для холодца. Свиней рановато резать. А вот не одолжу! Самим надо! Гостья у нас! Лорка из Америки заявилась!

– Здрасьте, тетя Тома, – Лоре было приятно произносить это забытое и домашнее «здрасьте». И даже повторила, с удовольствием слушая себя, – здрасьте!

– Тогда с гостьей вас! Здорово, Лорка! Как жизнь заморская?

– Потом расскажу, тетя Тома.

– А на нет и суда нет! Потом так потом.

– Ну, ты погляди на них! Разлюбопытствовались! Не поленилась на табуретку с той стороны взгромоздиться. Тебе сколько лет, спортсменка! Поди, забыла, как ногу ломала в свой юбилей десять лет назад…

Кате Кудиновой связисткой бы работать – вся ее жизнь прошла в заботах о мире между близкими ей людьми. Еще в молодости Горчаковых с Долиными мирила. С Полинкой они дружили до последнего. Она Полинку и схоронила.

Схоронила, как положено с братом своим Борисом, – рядышком, все ж были они законными мужем и женой. Ни он, ни она так и не определились с семьями, значит, место их одно, по этой жизни. Так решила Катерина Максимовна.

Матвей Евграфович после смерти дочери сляг в забытье. И лежал сутками в своей загородке, на привычно жестком своем матраце. Вставал с помощью Галины Ивановны раз в несколько дней. Кормила она его из ложки супом и жидкой кашей. Он, молча и, казалось, бессмысленно глотал пищу, наверное, не ощущая ее вкуса.

Стол кухонный стоял у окна, из него вид открывался на Маканчу, – край, где прожил он почти всю жизнь, где столько домов построил своими плотницкими золотыми руками. Глядел мастер на порядок домов, на редких прохожих, нарушающих своим расхристанным видом тишину родного пространства, которое от не человеческого, невесть откуда взявшегося духа, стало скисать, как молоко на подоконнике… Утомление приходило к нему очень быстро. Глаза его только на мгновение становились просительными. И Галина Ивановна помогала ему дойти до своего места.