Светлана Викарий - Возвращение черной луны

Он худел и уменьшался в росте, строгие глаза глубоко запали в глазницы, помутнели, и Галина Ивановна ничего в них не видела – ни радости, ни сожаления. И пышный некогда его волос совсем выпал, сначала на затылке, потом на висках вытерся, как пух. За семь лет от крепкого рослого мужчины осталась мумия, живая мумия!.. Иногда с помощью жены она вставала, держась за стены, двигалась по комнатам.

Когда приходило письмо от Лоры, Галина Ивановна трясла Матвея Евграфовича за плечи:

– Дед, а дед! Письмо от Лоры! От внучи дорогой письмецо, слышишь?

Мумия старого мастера вздыхала, коричневые, как тончайшая, драгоценная кожа веки, вздрогнув, приоткрывались.

– Внуча, внуча моя, ро-ди-ма-я … – сдавленно доносилось из щели рта.

Он снова уходил в забытье, в даль далекую, где нет суеты и ограниченных, погрязших в пороках людей.

Что держало его здесь, на перепутье миров? Никак не могли понять ни доктора, ни Катя. Сердце крепкое, говорили.

Катя частенько приходила к Долиным, осматривала Матвея Евграфовича, – ни пролежней, ни намека даже… Что же происходило внутри этого некогда могучего тела, внутри его широкой и чистой, хотя и со своими подробностями души? Она приносила лекарства, давала советы, помогала Галине Ивановне его купать. Мыла хозяйственного куски из больницы, им частенько они доставались, приносила. Вместе они переодевали старика, стригли ему волосы и ногти, укладывали в чисто застеленную, пахнущую божьим простором постель.

Однако Галина Ивановна ушла первой. Споткнулась, упала на бегу, торопясь развесить в сенках постиранные тряпки – и сердечко ее умерло, разорвалось, как мыльный пузырек.

Матвей Евграфович или то, что от него осталось, посидел у гроба полчаса. Сгорбленно-неподвижной была его маленькая тень, прижатая к стулу, некогда сработанному его руками. А когда дали знак закрыть гроб и приготовиться к выносу, он сказал удивительно внятно и громко:

– Галя, моя единственная и разлюбезная. Иду я за тобой, уже иду.

Через семь дней Катя, забежавшая перед работой попроведать, нашла его неподвижным. На лице маленьком, коричневом, ставшем похожим на мордочку какого-то небольшого животного, были написаны покой и благость. Семь лет он лежал, подобно камню, боясь оставить Галину Ивановну одинешеньку, и всего семь дней понадобилось ему выполнить свое обещание единственной и разлюбезной.

Катя организовала, как всегда все быстро и хорошо – одновременно похороны старика и поминки Галины Ивановны. Все, оказывается, имеет место в жизни.

Когда старика Долина опускали в могилу, ее вдруг пронзила мысль: «Что-то странное есть в том, что в роддоме я каждый день ВСТРЕЧАЮ людей, а в жизни слишком часто провожаю тех, кого очень люблю». Но размышлять над этой внезапной мыслью у нее снова не хватило времени – свои беды, проблемы единственного сына, женившегося на безалаберной гулящей бабенке, бесчисленные заботы загнали и ее в тупик, и если бы не понимание Пети своего драгоценного, не тихая, успокаивающая его любовь, Кате впору было бы выть.

Когда Владимир Кудинов подкатил на своей старенькой машине к дому матери, там уже пыль стояла столбом. Он и не понял ничего – стол в горнице накрыт, словно в праздник, суета какая-то в воздухе двора. Серега, уже поддатый, однако помытый в бане, побритый дочиста и одетый в какие-то умопомрачительно яркие тряпки, сновал, как электровеник от огорода к дому.

День рождения матери праздновали зимой. Тогда что он мог забыть?

Его просто оторопь взяла, когда он увидел, что дядька, моложавый и легконогий, дымит не привычную «Приму», а нахально держит в руке пачку редкого в этих краях «Кента».

– Вован! Ты ж ничего не знаешь!.. – радостно воскликнул Серега.

– Откуда мне знать? Я раз в неделю приезжаю. – Удивился он.– Ты откуда такой попугаистый?

– Вован! Садись, а то упадешь! – предупредил Серега.– Бля, буду!

– Да не томи, ты! Говори!

– Вован! Праздник на нашей улице! Лорхен свалилась! Из Америки!

Новость была для Владимира лучшая за последние несколько лет. При этом совершенно неожиданная. Лорка никогда не обещала посетить родину.

– А сейчас их высочество, дева американская, баньку принимают.

– Ой, черт! – вырвалось у Владимира. – Ничего себе! Лорка! Сеструха!

– Я ж тебе говорил! Я ж тебе говорил, садись! Лорка, это ж надо! Явилась – не запылилась. А вид у нее, я тебе, скажу!

– Что?..

– Класс! Вот как она тогда свалила неожиданно, вот так и упала теперь на голову. Как двадцать пять лет ей… Веришь? Ну, тридцатник – не больше! Я такой бабы в жизни не видал. Ну, Мадонна!.. Или как эта, там жена Брюса американского, крутого, она еще стриптизершу играла…

– Деми Мур, что ли?

– Вроде она. Только та черная была, а наша Лохен рыжая. А может ни она. Вобщем, похожа на артистку…

Владимир присел на сваленные под окном березовые бревна, угостился Лориным «Кентом».

– Интересная жизнь, Серега. – Произнес, но не очень уверенно.

– Бля буду!.. Жизнь – она штука интересная, – подтвердил дядька, – мне нравится.

Племяннику впору было удивиться.

– Тебе нравится?

– А почему не нравится? Если как сегодня… так жить можно… всегда! А что?! Россия, лето, Лорелея… радость, Лорхен!

– Ну, если как сегодня, понятно. А каждый день из года в год влачить эту тяжкую ношу своего существования?.. Не устал?

– Ты куда клонишь? – забеспокоился Серега, услышав в тоне племянника несвойственный тому пафос.

Он неплохо знал своего племянника, ведь разделяли их всего несколько лет. Будучи трезвым, Серега был весьма неглупым, наблюдательным и даже деликатным. Ерничал он только по-пьянке. Но Новокаменка знала его как мужика умного, с рассуждением. Газеты он читал от первой до последней буквы, и не по принуждению, а по призванию, считался местным политическим обозревателем. Международное положение, благодаря Сереге Горчакову в Новокаменке было известно любому скотнику с животноводческой базы, которую в силу былых советских масштабов пропить было невозможно. А уж про руки его золотые всем известно было. Электромеханик он был просто отменный! Бывало, его под ручки забирали, помогая ножки переставлять, вели к машине, чтоб пособил. И руки эти золотые, что-то соединяли, скрепляли и давали ход любой машине. То же самое с холодильниками. Лучшего холодильщика за сто верст не имелось. И посему был он обеспечен водкой почти всегда.

– А я вот устал, – просто сказал Владимир, – так устал, что жить не хочется. Бесцелье какое-то. Безнадега… Работа дурацкая, нелюбимая. Дом пустой, неухоженный.

– Слушай, что ты несешь! Про бесцелье какое-то. Я тебе скажу так, это у тебя от утраченной способности правильно мыслить. Из-за этой суки. Тебе от чувства вины надо избавиться. Ты перед ней, этой шалавой, виноватым чувствуешь себя. Я в газете читал, все правильно. Пример такой был, как у тебя. Ты покайся, попроси прощения.