Светлана Викарий - Возвращение черной луны

– Даже не знаю, стоит ли? – Лада не кокетничала, она действительно сомневалась.

– Мне кажется, доча, что если есть возможность сделать эту выставку, ее надо сделать… С чего-то надо начинать.

– Как-то неудобно… Будто я использую твои связи. А я ведь, пока студентка.

– Глупости. Ты студентка-дипломница столичного учебного заведения. У тебя есть картины для экспозиции. Но не количеством же берем! Определи тему, и не затягивай.

Пока Лада мыла на кухне посуду, Роман Владимирович, устроившись с сигаретой в кресле-качалке, в которой по обыкновению заканчивался его рабочий день, размышлял о мире, в котором жить становилось все труднее и тревожнее. Словно кто-то затягивал петлю на шее, а потом расслаблял узел, давал вздохнуть и снова затягивал. Почему предложение баллотироваться в мэры так настойчиво повторяют именно ему? Есть другие кандидаты – молодые самохвалы, торопыги, не совсем опытные, но амбициозные люди с хорошим образованием. Он догадывался, что кого-то больше не устраивает Халетов, хотя Александр Николаевич, и он был с этим совершенно согласен, сделал для города немало и заслужил репутацию порядочного человека и руководителя.

Стать мэром этого городка? Нет, он вовсе не готов к этому. Тогда почему так упорно кто-то невидимый хочет усадить его, производственника, в кресло мэра? И это тогда, когда он поднял из руин Агрокомплекс, получил результат, к которому шел долгие годы?

Абаянцев комнатой своей был вполне удовлетворен. Умываться пришлось холодной водой в горнице у рукомойника, но для него это было не в новинку. Умывшись, он сел за стол, возле которого хлопотала его новая квартирная хозяйка.

– Как вас по отчеству… Надежда…

– Ивановна я.

– И я Иванович. Владимир Иванович…

– Ох, уж и много у нас в России Ивановичей. Владимир Иванович. Кормить вас буду. Сало деревенское уважаете? С яишенкой.

Профессор, сорокачетырехлетний видный мужчина, с ясными голубыми глазами и благообразно обеленными сединой висками целый день мечтал о деревенской яичнице на сале.

– Хлеб сама пеку. Магазинскому не доверяю.– Продолжала завлекать его Надежда.

– А как же! Еда мужская, настоящая. Хлеб да сало. А вы, как я погляжу, Надежда Ивановна, одна проживаете?

– Одна. Вдова я. Уж, сколько лет одна. Привыкла.

– А дети?

– Бог не дал. Видать не заслужила. Племянник у меня есть, двоюродной сестры сын. Коля. Мне помогает. Заезжает. В прошлом годе крышу перекрыл. Он – шофер, самого мэра города возит. Александра Николаевича.

– Значит, не скучно вам?

– У нас в деревне не заскучаешь. У нас все какие-то события.

– Это что же за события такие?

– Вот сегодня в дом, напротив, к Максимовне племянница из Америки. Интересно же.

– Интересно. Согласился Абаянцев. – Не каждый день в сибирские села приезжают американские родственники.– Соглашался он с хозяйкой.

– Дак двадцать пять лет девка пропадала! А сегодня явилась, – продолжала Надежда Ивановна, – ну, это, конечно, большое событие. Остальные у нас помельче. Но тоже интересные.

– Какие, например?

– А вот у соседки Подкопытовой Томки в прошлом годе теленок с двумя головами родился.

– Да ну! Живой теленок-то?

– Какой живой! Томка его от страху сразу и порешила.

– А зря! Надо было ученым сообщить. Это действительно событие. Редкий случай. Ну, а еще что у вас интересного?

– А тут недавно корова моя пропала. Пошла я ее искать ночью к озеру… А место это нехорошее у нас считается… Страшноватенько… А еще страшнее, что Лаванда моя не найдется вовсе. Сгинет.

– В болотах?

– У нас тут всего полно, скраю, вон энтого, – она указала рукой в темноту, – березовые колки, Ишим там течет, ну, а с этой стороны боры сосновые, болота, озера да речки мелкие. Там Тара протекает. Вот там и напасть. Скотина пропадает иногда. Даже люди пропадали. Правда, давно. А красивейшие места!

– И у коровы красивое имечко.– Польстил хозяйке гость.

– Так в честь Софии Ротары назвала! – живо отозвалась Надежда.

– Чем же не хорошо место у озера? – поинтересовался Абаянцев.

– Испокон веку что-то творится там. А что, никто не знает. Приезжали до вас, давно, делали какие-то замеры… но нам ведь никто не объяснит. А мы по-своему, по-деревенски кумекаем… жизнь здесь живем… наблюдаем…

– И что же вы наблюдаете?

– Странности. Грибы там, например, брать нельзя. Вырастают огромные и ядовитые. Травились ими. Знаем. Земляничный холм называется, а земляники сроду нет. На нашей памяти. А ведь назвали так, значит, была там земляника. Иначе, зачем так называть? А озеро само Карасье чудное… утонуть в нем нельзя.

– Почему?

– Да кто ж его знает? В соседних озерах тонут, а в нем ни один не утонул, доподлинно это все в Новокаменке знают. И еще кудесы бывают над озером – облако выплывает – ну чисто портрет Боженьки! И в этот раз, когда за коровой-то пошла, гляжу, а по Земляничному холму огоньки бегают, чудно так… И, верите, две луны! Одна маленькая, а одна вот такая агромадная…

– Так, так, так… На что похожа была большая луна?

– Ну, громадное блюдце висит! А краешки с бирюзовой подсветкой.

– Блюдце? Может, больше на тарелку похоже?

– Ну, может, и тарелка… застыла я от страха-то. Гляжу луна-то, полная как раз, в тыщу раз ее меньшее.

– А корова?

– Глянь, а она рядом стоит. Откуда ни возьмись! Подняла я глаза – а там уже ни второй луны, ни огоньков по холму. Как моя корова языком слизала. Пригнала я ее домой, доить ведь надо. Дою, а она пустая. Ну, литры не дала!

– Может, какой человек выдоил?

– Да она у меня с норовом, никого сроду к себе не подпустит! Нет, это она с испугу. Что-то там случилось на Земляничном холме.

Катя ожила, ноги после банной радости помолодели и понесли ее по двору своему и дому, как молоденькую. И сама она зарумянилась, похорошела. Валентина взялась молоко через сепаратор пропускать, в банки разлила живехонько. Делалась привычная работа. К тому же, всем хотелось уже скорее сесть за стол.

Валентина уже все приготовила, накормила кошку, трущуюся об ноги, овчарку Дина, охранявшего огород и мелкую Малышку, неизвестной породы, обладавшую правом беспрепятственного движению по двору, а также за ним.

Наконец, сели на старые скрипучие стулья, когда-то бывшие венские. Дух пищи – сытный, густой заполнил горницу, так что запотели стекла. В тарелках с лапшой островками плавал золотистый куриный жирок. Блюдо с толченой картошкой, политой сверху зажаренными шкварками с луком, дымилось, как вулкан. Миска с котлетами, большими и мягко-округлыми красовалась посредине. Еще с десяток тарелок: с солеными прошлогодними груздочками сдобренными сметаной и лучком, с солеными помидорками и пузырчатыми огурчиками, квашеной капустой с клюковкой и не старым салом, припорошенным черным перцем, с мясными розовыми прослоечками, нарезанными основательными шмоточками, маринованной свеклой и кабачковой икрой, норвежской селедочкой, приправленной уксусом и пахучим подсолнечным маслом, щедро присыпанной кольцами лука, – завершали этот русский натюрморт, достойный кисти только русского художника.