Сергей Васильев - Васильцев PRO

Матросы от досады метнули в меня спасательный круг, но я увернулся, отплыл подальше. Показал капитану, что он не прав. Тот мне тоже много чего показал и словесно присовокупил. Тормозить не стал. И на том спасибо. Говорю же, неуклюжие у нас сухогрузы.

Прибился я к берегу. Лег на мостки. И так грустно мне стало! Что ни говори, пережил месячник упущенных возможностей. Из самолета не выпал. Под пароход не попал. Разве что – под каток в юбке… Так ведь тоже без перспектив! Не фарт…

" Голубой карантин ", – одно слово.

ПРО ДИАЛОГ В НЕМЕЦКОЙ ЭЛЕКТРИЧКЕ.

Лето 95-го в Германии выдалось жарким. Электричка Нюрнберг-Бамберг – медлительной. Мы с другом Лехой глазели в окно и болтали о давешних впечатлениях: Нюрнбергском замке, доме Дюрера, паре пивнушек и воротах собора с колесиком счастья, которое надо куда-то вертеть. То есть в одну сторону – счастье, в другую – деньги. Что хочешь, то и выбирай. Других вариантов в немецкой логике, видимо, нет. И все крутят в сторону денег.

Короче, едем мы. Глазеем. Беседуем себе потихоньку. По-русски, естественно.

А напротив в купе старичок попался. Почтенный такой. Подтянутый. На голове три волосины. Зато зубы во рту фарфоровые. Как у голливудских звезд.

Так вот делал он безразличный вид минут двадцать. В окно посматривал. На нас украдкой. Журнальчик листал. Раза три – от корки до корки.

Потом уже на нас сосредоточился.

– Казахи? – говорит (здесь и далее разговор идет на немецком).

– Почему казаки? – удивились мы. Потом сообразили. Он думал про немцев из Казахстана.

– Репатрианты, – подтвердил пассажир.

– Да нет. Мы русские.

– Евреи из России?

– Да нет же – русские мы.

– Русские из России?

– Точно.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Да вот, пригласили.

– Пригласили?! – удивился немец.

– Есть всякие университетские программы, – начал я, – куда подключают ученых из-за границы, – продолжил Леха.

– Очень интересно! – обрадовался немец. – А я как раз против вас воевал.

– Мой дед тоже против вас воевал, – уведомил я. – Под Ленинградом погиб.

– Под Ленинградом не был, – вздохнул старик. – Там у меня брата убили. В сорок четвертом.

– А до этого он три года людей в городе голодом морил.

– Не он один. Так получилось. Мы как все.

– За Родину! – вставил Леха.

– Вот-вот – не до пацифизма… – согласился немец. – А все равно мы лучше воевали! Мой приятель – унтер из Нюрнберга на Крымском валу четыре ваших танка подбил.

– Ну и что? – удивился Леха. – Наши ребята-Панфиловцы танковый полк под Москвой сожгли.

– Ну да! – не унимался старый вояка. – А в основном стреляли не важно. Наш батальон как-то раз отступал. Так его Катюши накрыли. А я вот все равно убежал!

– А выбегало сколько вас? – Леха сразу организовал статистический анализ.

– Батальон – человек 900.

– А прибежало?

– Ну да – человек 90, – высказал немец совсем без пафоса.

– 10% – подвел я итог. – Не так уж и плохо.

– А снайперы! – разгорячился старик. – Я под Орлом за водой ходил. Попал под него. И снова жив остался.

Он закатал рукав до локтя, обнажив правую руку. Мяса на ней не было. Только обтянутая кожей кость.

– Сюда вошла, – ткнул пальцем. – Я до ночи на берегу провалялся. Не доработал он меня. В темноте наши вынесли. Три месяца лазарета, и в тыл. Куда бы я с такой рукой воевать стал?

– Выходит, снайпер Вам жизнь спас? – осведомился Лешка.

– Выходит. Наш батальон потом под Курск перебросили. Там и остались.

– Да…

Мы все немного погрустили. Каждый о своем.

– А знаете что?! – встрепенулся немец. Поезд как раз подходил к Бамбергу. – Давайте ко мне. Я тут неподалеку живу.

– Отчего же? – решили мы согласиться.

Минут через дваддцать вся компания расположилась в садике у двухэтажного особнячка. Хозяин в дом нас не пустил, но принял радушно: пиво, сосиски – все дела. Выпили, подобрели. Старик расхвастался, мол все на пенсию по инвалидности. И я решил, что да – нашим бы ветеранам…

Расстались душевно.

Немец тряс нам руки. Твердил:

– Отличные ребята. В основном. И не стоит нам больше друг с другом биться.

И мы согласились. Пошли. Помолчали. И Леха отметил, что:

– Да, коротка память рода людского. Но в некотором смысле это может быть даже и хорошо.

ПРО СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ.

(Ностальгическое)

"Вот и прошло Седьмое ноября…"

БГ

Седьмое ноября, которого больше нет… Да…

Проспекты загодя увешиваются знаменами и транспарантами. В моде царствует кровавый цвет. Улицы чистятся и прихорашиваются. Люди спозаранку кучкуются у своих фабрик, институтов, заведений и школ. Поблескивает медь духовых оркестров. И толпы, долженствующие стать колоннами, ползут в центр. А там уже лязгают гусеницы военного парада. Дружно отгавкав, проходит пехота, а за ней, гремя всеми шестеренками, тащится тяжеловесный щит Родины. Потом…

Потом военное однообразие сменяется пестротой разношерстных колонн. Марши становятся еще более бравурными. И…

Взоры людей устремлены на трибуны. Из динамиков слышится профессионально бодрый голос диктора:

– Слава Великому Ленину! Урра-а-а-а-а-ы! – И с интервалом в несколько секунд ему вторят массы. "Урра-а-а-а-а-ы!" И может быть неугомонная душа так и не преданного земле вождя, витая где-нибудь неподалеку, тщетно беззвучно пытается прокартавить: "Пролетарии всех стран – извиняйте!" Но и этот безнадежный порыв тонет в громком возбуждении масс. Рев и рокот.

А вокруг кумач, лозунги и нескончаемые портреты аксакалов. В воздухе витают разнокалиберные резиновые изделия, а на ленинградских еще, прилегающих к площади улицах идет бойкая торговля бутербродами с дефицитом и пирожными по 22 коп. Водки ни-ни. Все несут с собой.

И где-то в далеком Баку, Риге, Дубосарах, Кушке, Караганде, Сухуми, Шуше, Термезе, Находке и городах Гаврилов-Ям или Спас-Клепики – короче на 1/6 части суши, ранее именовавшейся Российской Империей и больше известной как Союз Нерушимый, миллионы людей в домах, бараках, юртах, землянках, палатках замерли у своих теле- и радиоприемников. И как бы незримо маршируют в рядах демонстрантов. "Тише ораторы. Ваше слово, товарищ …". Потом…

Потом откупоривается бутылочка "Столичной" за 5руб 30коп, ("Где вы старозаветные 3.62?", – по привычке рядятся мужики.) заедается салатиком, докторской, а то и получше: копченой рыбкой и, наконец, горяченьким – кому что Бог послал. И можно не осторожничать – восьмое тоже праздник. Да и кто это у нас когда осторожничал?

Даешь!

Эйфория…

И еще никто не демократ. Академик Аганбегян занимается социально-экономической программой развития БАМа. Сын юриста и народный трибун Владимир Вольфович работает в тепленьком местечке в Инюрколлегии. А.Н.Яковлев редактирует книгу "Основы научного коммунизма". Евтушенко пописывает стихи о Революции, а отошедший уже в мир иной Роберт Рождественский сочиняет поэму "Мама и ядерная бомба". Вспоминаю строфу оттуда по поводу чешского баночного пива: