Басти Родригез-Иньюригарро - Пограничная зона

– Мой приятель был тем конём, которого скармливают пешке, достают из расходной коробки, наделяют полномочиями ферзя, скармливают очередной пешке – и так по кругу? – спрашивает он, не пряча до несправедливости дрянную усмешку.

Глаза гусеницы отражают, дробят и возвращают его нехорошую ухмылку в десятикратном объёме.

– Почему тебе это важно?

Хороший вопрос.

В рассказе гусеницы мало подлинных сюрпризов. Даже собственную близорукость нельзя считать поводом для изумления: его никогда не интересовало наличие или отсутствие серого кардинала на подступах к пограничью. Пребывать в шоке от особенностей болотного быта ему поздно и не к лицу: нельзя исключать, что он действительно может развлечь всеведущую гусеницу парой-тройкой занятных историй – и о себе, и о мёртвом приятеле. Почему же его рот наполняется ядом? Потому что концепция «ничем не брезгующий ходок за черту и его до слепоты обалдевшая спутница» ближе, понятней, приятней, и от того кажется правильней?

Он по-прежнему считает чужую любовь потёмками. Он слишком хорошо знает: то, что со стороны выглядит как неудобоваримая жесть, изнутри может оказаться необъяснимой благодатью. Он давно не вправе бросать первый камень и высматривать соломинки в глазах визави – даже брёвна не вправе высматривать, а нарастающий под куполом черепа вопль – «Она его схавала!» – перекрывается безумным шёпотом: – «Кто-то вынул у неё изо рта последний кусок».

Откуда же эта взбалмошная враждебность? По всему выходит, его злит спокойствие гусеницы. Отсутствующая печать потери.

Тут кроется что-то личное.

– Мой следующий ход был подсказан самой природой, – как ни в чём ни бывало вступает гусеница. – Осколками так называемого мира, которые избегают столкновений и потому существуют. Я расслоила свой теневой космос. Разделила его на уровни. Ты видел этот дом заболоченным – ты видел только первый ярус, самое дно, самый отстой. «Ярусы», «этажи» – метафора, но их больше, чем два, и, поверь мне, карнавал наверху – совсем не то же, что копошение внизу.

– В болотце водится кто попало, а на верхних ярусах декадентсвует бомонд, я правильно перевожу?

– В принципе, да, – гусеница закатывает глаза: никому не нравится видеть своё бытие выхолощенным до двух предложений. – Предупреждая вопросы – разумеется, мертвец был в курсе. Когда твоя ежедневная цель – создавать атмосферу и управлять ею, эффективный союзник – большая удача.

– Это не так называется.

Гусеница тонко улыбается, но продолжает, будто её не перебивали:

– Несмотря на свою ненадёжность, он пронизывал все слои. Потустороннее обаяние, о котором я уже говорила, делало его сильной фигурой, а восприимчивость – незаменимой.

– И огромная разница между карнавалом наверху и копошением внизу была ему очевидна?

Гусеница вновь воздевает раухтопазовые очи к потолочным балкам.

– Нет. Он, – она зачем-то произносит «он» с ударением, подчёркивает «он» многозначительной паузой, – находил все слои одинаковыми. Даже предпочитал дно. За «непредсказуемость» и «неподконтрольность». Кстати, почему он просил меня не прельщать тебя «безвоздушными замками»? Только не вздумай перенимать эту терминологию.

– Без понятия. Конкуренция?

Гусеница брезгливо морщится.

– Ещё одно предположение подобного рода, и ваше «ничего с большой буквы Н» покажется мне правдой. В болотце, конечно, только ленивый не вопит о том, что у него отбивают корм и добычу, но твой приятель не мыслил такими категориями.

– Ревность?

Гусеницу пробивает на смех.

– Так и вижу сцену ревности в его исполнении. Нет, приступам сего недуга была подвержена только я.

– Что?

– То. Не всё в его жизни исходило от меня, и не всё ко мне привязывало, – она смотрит прямо в глаза, словно хочет что-то пояснить, но передумывает и возвращается к тональности небрежной. – Не сомневаюсь, он думал, что действует в твоих интересах. С фирменной непоследовательностью. Сам привёл, сам взмолился – «Не втягивай». Но ты и без содействия втянулся, верней, нашёл, где изваляться. По слухам, чуть с головой не ушёл – раз, или два, или странно, что мы с тобой сейчас разговариваем… Да, я не высокого мнения о «болотце», и предпочла бы, чтобы мертвец пореже пользовался неподконтрольностью топи, расползшейся далеко за пределы дома, но эликсир невозможен без стадии нигредо. Вопрос в силе: с какой радости он вознамерился тебя от меня ограждать?

– Не представляю.

– Что он знал о тебе?

– Его спроси.

– Чего никто другой не знал…

– «Никто другой не знал»? На болотце? Смешно.

– Ладно, пропустим. Я с ним не спорила – тогда, когда он притащил тебя на фарс, именуемый свадьбой. Ты мне понравился – типаж есть типаж, но любопытство потонуло в интуитивном предубеждении. Я увидела в тебе большую проблему. Почему – неведомо. Наверное, решила, что одна большая проблема в наличии, две – уже перебор.

Поперхнувшись дымом, он ржёт и выдавливает:

– Погоди… Когда мы с тобой… В первый раз… Ты что, нас перепутала?

Гусеница выглядит неожиданно оскорблённой.

– А ты меня путаешь с подклассом болотных угробищ?

Теперь у него на глазах выступают слёзы. Только так и получается плакать в последнее время – внезапной моросью посреди сухой грозы смеха. «Подкласс болотных угробищ». Вместо тысячи слов, вместо дюжин имён. Она хороша.

– Кажется, я произнесла «типаж», а не «абсолютное сходство», – шипит гусеница, пружинисто вползая на стойку и сворачиваясь напротив. – Да, для подслеповатой болотной фауны вы примерно одно и то же, особенно если мордой в тину. Но и на топях водятся твари с безжалостно острым зрением, причём я не себя сейчас хвалю, – она примирительно подмигивает. – Кстати, когда меня накрыла трансформация, я подумала – «Только этого не хватало», а потом поняла: нашла коса на камень, не может у нас быть общего потомства. И по отдельности всё не как у людей, гусениц или кого там ещё… Из меня разве что шёлковые нити полезли с утроенной силой. Очень вовремя. Болотце-то лихорадило. Расползшееся, с трудом поддающееся контролю болотце – ни унять тряску, ни докопаться до причин. Дрожь нижних ярусов не может не отзываться на верхних, а тут ещё ключевая фигура с концами ушла в расход. Казалось, всё развалится, но шёлковые нити удержали конструкцию. А с тобой чертовщины не творилось?

Он пожимает плечами, не желая ни лгать, ни говорить о материализации незатыкаемого выводка. Болотная лихорадка – тоже не лучшая тема.

– Ты не ответила, – произносит он без упрёка. – Как ты на меня вышла? И главное, зачем я здесь.

– По-моему, я ответила на оба вопроса, – ухмыляется гусеница. – Видишь ли, после того, как мой не такой уж благоверный вместо себя подсунул мне не поддающийся романтизации труп, я о тебе вообще не думала. Даже удивительно – с учётом того, что чуть не накануне этой досадной подмены вы заявились сюда вдвоём, прошлись по чьим-то непредусмотрительно разбросанным конечностям в состоянии «видим цель, не видим препятствий» и до крайности не куртуазно сравняли меня с препятствием. Теперь не надо зажмуриваться, чтобы лицезреть кадр за кадром и обонять запашок ночного кошмара: я смотрю прямо в глаза – тебе, ему – и словно не существую. Провалы зрачков меня не видят и тем отменяют. Но до вчерашнего дня я о тебе не вспоминала, словно не было тебя никогда. Даже позывные, разносимые эхом по ошмёткам болотца, не тянули за собой лица. А потом… – гусеница подбирается, фокусируется, обнажает в улыбке резцы и переключается в тональность анекдота: – Приходит ко мне невнятное болотное угробище. «Не полностью разложившееся органическое вещество» в чистом виде – и результат работы экосистемы, и основной образующий элемент. Без таких пушица не пушится и клюква не развесистая, но всё равно угробище. Приходит ничтоже сумняшеся, думает, ничего я против него не имею.