Давид Павельев - Сто причин сойти с ума

– Доброе утро! Меня зовут Пётр Степанович Комков, но для вас просто Пётр, – начал я. – Я – новый врач-интерн.

– Очень приятно. Тоня.

Она подняла свои ласковые глаза, улыбнулась без тени кокетства и вновь погрузилась в работу. Это было уже слишком.

– Давайте поболтаем, – предложил я. – Пока Его превосходительство главный врач не соизволит снизойти до моей скромной персоны, мне очень грустно и одиноко.

– Я бы с радостью, но я занята. Извините.

Ладно, эта крепость не сдастся под первым натиском. Тем самым она лишь раздразнила меня. Для подобных случаев я придумал особый метод. Отыскав на подоконнике вчерашнюю газету, я свернул её в трубочку и пару раз несильно шлёпнул ею по столу.

– Муха, – пояснил я. – Но я не позволю ей мешать вашей важной миссии.

Тоня не оценила моего благородства и продолжила писать. Тогда я шлёпнул по столу ещё раз, чуть ближе к её руке, потом ещё ближе, и наконец так, что газета задела её маленький пальчик.

Этот манёвр возымел действие – девушка встрепенулась и глянула на меня так, будто бы говорила: «Ну что с вами поделаешь?»

– Вы такое хрупкое, нежное созданье. Как же вы справляетесь с вашими подопечными?

– В этом нет ничего сложного.

– Вы, надо полагать, ещё и отважная, как Ричард Львиное Сердце. Неужели вам никогда не бывает страшно, когда кто-то из них начинает буянить?

– Нет, мне ни чуточки не страшно. Да и буянят тут редко. Нашим пациентам просто есть чем заняться, вот они и не буянят.

Я пропустил этот намёк мимо ушей. Да и от такой очаровательной девушки всё можно стерпеть.

– А вот я, признаться, не такой смельчак, как вы. Вчера мне говорили, что Дроздов очень страшен и просто обожает закусывать интернами. Так что сейчас я трепещу. Сжальтесь надо мной и скажите всю правду, ничего не тая!

Её глаза вспыхнули.

– Всё это чушь! Симон Серафимович очень спокойный и доброжелательный.

– Но у меня мороз по коже от одного его грозного имени.

– …он ко всем относится с уважением, – продолжала она, проигнорировав мою реплику. – Но предупреждаю: он не любит циников.

– О, ну тогда мне точно конец! Видите ли, я предпочитаю трезвый взгляд на реальность, лишённый всяких иллюзий. Я вижу мир таким, таков он есть, и называю вещи своими именами. Если кое-кто предпочитает прятаться за розовыми очками, то я за объективное восприятие, которое так часто называют здоровым цинизмом…

– Особенно в отношении тех, кто как раз и не объективен.

– Какая вы колючка! Но скажите на милость, как же можно работать в дурдоме без этой защитной брони?

– Ну хватит! Советую вам чисто по-дружески: забудьте вы ваш жаргон!

Её возмущение было настолько трогательным, что я почти потерял голову. Но вместе с тем у меня не возникало ни малейшего желания ей уступать.

– Вы так убеждённо глаголете, что вам хочется внемлеть. Но я всё-таки скептик. Никогда не поверю словам, пока сам не увижу. Неужели Дроздов начисто лишён такого бесспорного достоинства? Неужели он не говорит с каменным лицом и горьким смешком про своих «наполеонов»? Такой главврач – всё равно что снежный человек. Никто не знает, существует ли он, да и нужно ли это знать?

Вместо ответа она демонстративно глянула на часы.

– Симон Серафимович придёт с минуты на минуту. Вот тогда сами всё увидите.

Остаток времени мы провели в напряжённом безмолвии. Она была занята своими каллиграфическими упражнениями, а я борьбой с желанием хлопнуть себя по лбу этой самой газетой. Ну кто начинает знакомство с хорошенькой девушкой с философского диспута? Впрочем, проиграна лишь первая битва, а не вся война.

Но долго мне томиться не пришлось – дверь распахнулась и на пороге возник Великий и Ужасный доктор Дроздов. Я ожидал увидеть степенного господина с бородой, строгого и величавого. Но увиденное мною шло вразрез со всеми моими представлениями. Дроздов оказался невысоким, худощавым мужчиной лет пятидесяти, гладко выбритым, но с густой гривой тёмных седеющих волос. Белый халат смотрелся на нём как домашний. Держался он на удивление просто, и в то же время в нём чувствовалось внутреннее достоинство.

«Гуманист. Филантроп. Мечтатель, – так я охарактеризовал его мысленно.

Он наткнулся на мня быстрым, чуть рассеянным взглядом и сказал:

– Вы, должно быть, Комков? Прошу прощения за задержку.

Следующая его фраза буквально выбила меня из седла.

– Мы играли в шахматы с прокурором.

При этом он обращался не сколько ко мне, сколько к медсестре. Она понимающе улыбнулась. Дорого бы я заплатил, чтобы такая улыбка предназначалась мне!

Но я тоже не растерялся.

– С самим прокурором?

– Отставным, – ответил Дроздов.

Моя ирония не ускользнула от его неожиданно проницательного внимания.

– Вас удивляет, что я играю в шахматы с пациентами?

– Честно говоря, да, – признался я.

– Привыкайте. У нас необычные пациенты, требующие необычного подхода.

– Меня предупреждали о ваших нестандартных методах.

– В самом деле? – Он, казалось, удивился. – Впрочем, это несколько преувеличено.

Убедившись, что Дроздов вовсе не так опасен, как мне представлялось ранее, я почувствовал себя увереннее и решил идти до конца.

– Дело в том, Симон Серафимович, что мои учителя придерживаются традиционного подхода: уколы успокоительного, смирительные рубашки, шоковая терапия. Мне подобная система тоже кажется гораздо более эффективной, чем различные гуманные методы: всякие там игры, беседы по душам и так далее.

Я всё ещё ждал, что Дроздов прервёт меня и начнёт ставить на место. Но он внимательно слушал, по-птичьи склонив голову вбок, даже не пытаясь перебивать, и кивал. Тогда я вошёл в раж окончательно:

– Более того, я сомневаюсь, что всё это вы действительно применяете на практике. У меня создалось впечатление, что ваш подход носит экспериментальный характер, но основного результата вы всё равно добиваетесь по-старинке.

Выпалив всё это, я замолчал. Несколько секунд висела гнетущая тишина, похожая на затишье перед бурей. Я уже начал жалеть, что высказал всё это ему в лицо. Сейчас мой новый начальник оправится от моей наглости и разорвёт меня в пух и перья. Тоня тоже замерла, будто бы даже сочувствуя мне. Но главврач, как оказалось, просто хотел удостовериться, что я закончил. Тогда он произнёс:

– Мне нравится ваша манера говорить прямо. Я и сам люблю ставить вопрос ребром, так что мы с вами, думаю, сработаемся. Ваш скептицизм мне тоже прекрасно понятен. Сейчас вам трудно это понять, но многие из тех, кого мы считаем безумцами, просто нуждаются в понимании того, что быть здоровым не так уж плохо.

– Разве не тем они отличаются от нас, что не в состоянии этого понять? И чего может быть хорошего в безумии?