Давид Павельев - Сто причин сойти с ума

Дроздов покачал головой.

– У вас пока слишком мало опыта, молодой человек. Но это поправимо. Подождите моего заместителя доктора Антипенко, он введёт вас в курс дела. А меня, простите, ещё ждут пациенты…

– Симон Серафимович! – спешно воскликнула Тоня. – Пока вы не ушли, я должна сообщить вам, что час назад доставили Нерона.

Дроздов, повернувшийся было к двери, резко развернулся в её сторону.

– Того самого? Или другого?

– Того самого, – виноватым тоном ответила медсестра.

Главврач, казалось, был раздосадован этой новостью. Он выразил бы свои эмоции полнее, если бы не моё присутствие.

– Ладно, чего поделать. А, вот и Аркадий Витальевич!

Дверь открылась, и в ординаторскую вальяжно, будто заплывающий в гавань эсминец, вошёл полноватый мужчина средних лет с многоэтажным подбородком, блёклыми волосами, не скрывающими внушительную лысину, и ленивым взглядом бесцветных глаз.

– Вас уже обрадовали? – спросил он грудным фальцетом. – Я как раз от него. Его императорское величество не желает иметь дела с плебеями вроде меня, и требует равных себе, бишь вас.

– Я польщён, что он считает меня равным. Он спокоен?

– Он всегда спокоен, вы же его знаете.

– Словом, всё как всегда… – Дроздов повернулся ко мне. – Вот, Пётр Степанович, он и объяснит вам, чего хорошего можно найти в безумии. А это доктор Антипенко, мой заместитель.

Антипенко смерил меня оценивающим взглядом и, судя по всему, остался доволен.

– Вы уже побежали? – спросил он Дроздова. – Ну, тогда удачи.

– Аркадий Витальевич, познакомьте нашего нового коллегу с Савонаролой. Тогда ему сразу станет понятна наша специфика.

– Непременно.

Проводив Дроздова, Антипенко добродушно хлопнул меня по плечу.

– Ну-с, как настроение?

– Весьма себе бодрое. Где ещё, как ни здесь, познакомишься с прокурором, Нероном и Савонаролой?

– Юмор на работе? Это хорошо. Нам без юмора никак. Только Симон Серафимыч исключение, но он работает на особом топливе. Благо, вы попали в мои руки. Помните, что было написано на вратах в преисподнюю у Данте? Тут, конечно, многие путаются и думают, что «Познай сам себя». Но мы-то с вами знаем классику 1 1 Надпись на вратах ада в «Божественной комедии» Данте гласила «Оставь надежду всяк сюда входящий…» «Познай сам себя» – надпись над входом в храм Аполлона в Дельфах. !

Несмотря на отталкивающую внешность, Антипенко нравился мне всё больше и больше. Он хотя бы обеими ногами прочно стоял на земле, в отличие от витающего в высоких материях главврача. А значит, с его замом я быстрее найду общий язык.

Я решил расспросить его подробнее.

– А что это за Нерон? Чем он так ужасен?

– Да ничего особенного. Просто довольно тяжёлый и оттого весьма любопытный случай. Симон Серафимыч бьётся с ним, бедняга, не первый год. Вот он говорит: «Хорошо, доктор, вы меня уговорили. Я больше не Нерон.» Его выписывают, так как с виду он абсолютно здоров. С ним и поболтать есть о чём: эрудит, острослов и любитель философии. Иногда такое выдаст, хоть записывай! Но вот приходит время, и что бы вы думали? Он опять здесь, у нас, и требует, чтобы мы подожгли Рим и принесли ему кисть да побольше красной краски.

– Он просто над нами издевается, – подала голос медсестра.

– А вот другие упомянутые вами личности, к слову, любимчики Симона Серафимыча, и вправду доставляют немало хлопот. Особенно инквизитор. На днях чуть всю клинику не спалил, пытаясь устроить очередное аутодафе. Он у нас, видите ли, художник. Дроздов снабдил его огромным количество краски и холстов. Периодически он пытается сжечь свою мазню. Вы удивитесь, как на это реагирует Дроздов. Думаете, надевает смирительную рубашку? Ничего подобного! Он даёт ему ещё больше красок, чтобы тот рисовал новые.

– Это и есть особый метод?

– Очевидно, да.

– Мне очень интересно на него посмотреть. Логика маньяка – это же так захватывающе!

– Он не маньяк… – буркнула Тоня.

Антипенко не слышал этого.

– Да, случай весьма занятный. Сегодня к нему и заглянем. Но чуть попозже, никуда он от нас не убежит.

– Ой, я совсем забыла! – воскликнула Тоня. – Я же обещала ему!

Она вскочила с места и выбежала из ординаторской, едва не сбив с ног нас обоих. Антипенко хитро подмигнул мне.

– Очаровательное созданье. Но не советую вам слушать её. Красивые девушки вообще созданы не для того, чтобы их слушали. Она у нас очень уж сочувственная. Особенно с некоторыми пациентами.

– Я уже понял. Да и эти инквизиторы могут быть такими обаятельными для девушек вроде неё… Безумие так притягательно.

– Да вы философ! А философствовать лучше всего не на сухое горло и трезвую голову. У меня в кабинете есть бутылка портвейна, ещё с юбилея. А разделить удовольствие до вас и не с кем-то было. Так что пойдёмте, инквизитор всё равно что занят пока рисовательством.

– С удовольствием!

В лице зама главврача я определённо нашёл хорошего наставника.

…Савонарола! Именно так я называю им себя, ведь, по их мнению, безумный не может позволить себе роскошь быть самим собой. И хоть я стремлюсь именно к этому – это единственное, чего мне хочется в жизни – приходится играть роль до конца.

Но если уж примерять на себя чью-то личность, то так, чтобы не чувствовать себя жалким самозванцем. И флорентийский монах оказался единственным, кто простил бы мне такое дерзновение.

Отвергнутый погрязшей во лжи и распутстве властью, объявленный еретиком и преступником за свою любовь к истине и красоте, он нашёл в себе силы бросить вызов, сражаться с могущественными врагами и на какое-то время одержать верх. Он убедил народ в своей правоте, поднял честных людей на восстание и стал его предводителем. Получив власть, стал бороться с их пошлостью. Он грезил справедливым обществом, победившим пороки и возвышающим своих граждан, где нет страданий и нужды притворяться. Его называли фанатиком, врагом свободы. Но что такое свобода? Люди выбирают ложь и уродство совершенно свободно, без всякого принуждения. Также свободно отвергают они всё прекрасное и всё лучшее, что есть в них самих, своё собственное благородство, которое могли бы избрать так же свободно, как и порок. Так не лучше ли отказаться от такой глупой, совершенно никчёмной свободы? Не лучше ли подчиниться и всё вокруг подчинить диктатуре красоты и гармонии?

Но это всего лишь мечта. Жизнь слишком несправедлива, и надежды великого остались тщетными. Предатели свергли его и сожгли на костре, как сожгли бы меня, родись я пятьсот лет назад. Сегодня же люди великодушны – они не убивают всех, кто не таков, как они. Придуманы способы гораздо более изощрённые, жалящие больнее огня, а главное, совершенно безвредные для совести. Теперь испепелить можно одним только взглядом – презрительным, безразличным, будто бы ты пустое место, тебя нет. Достаточно лишь скользнуть им по тебе, будто бы зажжённой спичкой, и всё вмиг запылает: твои пейзажи с умиротворённой природой, портреты мужчин и женщин с одухотворёнными лицами – давно умерших или вовсе несуществующих, и сам ты будешь корчиться на кострище, когда их зрачки, такие тусклые мгновенье назад, возбуждённо расширяются, наткнувшись на чудищ и уродцев сюрреалистов или похабные инсталляции постмодернистов.