Кэтрин Вэйн - Осторожно, двери открываются

– Ну вот, умеешь ведь улыбаться, – художник остановился, замечая милые и наивные тени на лице девушки. Мимолётные. Это была её секундная слабость – вспомнить прошлое.

– Тебе показалось. Да, показалось.

– Да? Жаль. Только мне нравится это. Такая улыбка. В ней есть что – то непосредственное, интересное.

На скользком тротуаре кресло заскрипело. Таня резко обернулась, пристально глядя в лицо художника. Её задело. Одно лишь слово "нравится", с которого никогда не получается себя удержать под контролем. Оно не звучит чаще всего в поле её существования. Ведь что может нравиться по-настоящему в бывшей танцовщице, застывшей на отметке "ноль". Ничего. А вот ему почему-то нравилась, какая-то мелочь. Улыбка.

– Изобразишь её?

Юра сделал невольно шаг назад, открыв глаза пошире.

– Твою улыбку? Я не… Я не знаю даже. Можно, конечно, только мне…

Да, правда, поторопилась. Таня покосилась в сторону от зелёных глаз.

– Да нет, забудь. Не надо.

Она пошутила. И ляпнула не думая. А он, уцепившись, запомнил. Вечером, по забытой привычке открыв окно, парень сел за стол. Без кружки чая и телефона в руках, с карандашом и памятной улыбкой в голове. Она действительно попросила нарисовать себя или… Юра поднёс кончик карандаша к губам. Сколько же человек его в этой жизни просили нарисовать портрет? Зажав зубами письменную принадлежность, курьер вытянул руку перед собой. Раз, два, три, четыре… Четыре человека. Теперь она. Пятый согнутый палец на руке.

Он улыбнулся, воображая, что сидя рядом, Таня вместе с ним считает. Свои моменты, когда же её просили улыбнуться.

– Мы на равных. У меня тоже пять.

Грифель карандаша чиркает как спичка по бумаге. Нижняя линия. Плавная. Она продолжается дальше. К округлым щекам. Потом наверх, где две дуги сходятся в небольшой ямке под носом. Она и правда захотела, чтобы он нарисовал? Парень длительно выдохнул, взглянув на телефон. Два часа ночи. Кажется, он успел уснуть, упираясь на собственную руку, пока рядом, на маленьком листе были заготовлены яркие губы в улыбке, нарисованные ровно пять одинаковых раз.

Это так случилось. Как бывало с Юрой только в школе. В мыслях его появлялся образ и чёрт, вот же чёрт, он не сможет уснуть, есть, пить, дышать, пока не перенесёт задуманное на бумагу. Ощущения равные жизни. И наступает такое облегчение, когда получается. Изрисовать любую чистую поверхность правильно. Посмотреть и понять. Нравится.

Эти губы мне нравятся. Так же как и её улыбка.

На бумаге, в мыслях, в жизни.

В прогулках он больше не ждал, что Таня повторит свою просьбу. Достаточно того, что наедине с собой она опять невзначай улыбнётся. На следующий день, когда Юра напишет:

"Давай дойдём до Арбата от Тверской. Согласна?"

Сегодня, как и в любой другой день, после полудня всё интересное для бывшей балерины только начиналось. Всё то, что могло бы вызвать волнение открытий. В девятнадцать лет именно этого и хочется. Открывать. Входить не в те двери и изучать то, куда ты попал. Смотреть за грань привычного, собственного мира и хоть раз в сутки подумать – "что там?". Двигаясь не спеша вдоль Никитского бульвара, она, девушка с вопросами без изучения, смотрела по сторонам. Какой-то другой мир. Без особых прогулок. Никто не предлагал ей рассказать "что там?" за стенами неизвестного. И некогда было всё тем же людям ответить уже на прямо заданный вопрос. Что там?

Там жизнь, которой можно никогда не узнать. Между словами Юры "посмотрите направо" и "взгляните налево" Таня смотрела только на дорогу, опустив глаза. Вот здесь несчётное количество раз пролетало авто Лёши. При разной погоде, на разной скорости. Неизменно было одно. Он молчал. Держал по-пижонски руль одной рукой, подняв высоко подбородок, смотрел вперёд. Иногда, при самом хорошем настроении мог мычать любимую песню или отвечать на звонок. Но никогда не отвечал на вопросы Тани, аргументируя это одним – "не отвлекай, пожалуйста, опасно".

И каждый небольшой бульвар Москвы преодолевался в два раза медленней, когда девушка смотрела в окно и всё хотела, очень хотела сказать – "давай пройдёмся вместе до театра". А теперь он, парень Юра. Вышагивает к ней лицом, останавливаясь показать то, что не видит никто. Какие-то архитектурные фишки интересные теперь не только ему.

Они обедали в уютной маленькой кафешке, говорили без остановки. Где он так много узнал о Москве? Иногда те, кто живут здесь всю жизнь, не знают и трёх процентов того, что рассказывал парень, живущий здесь… Сколько? Таня не спрашивала, а Юра и не говорил. Оставят этот момент на десерт. Следующую встречу. Следующую. Встречу. Таня отводила глаза в сторону, когда вспоминала вдруг о том, что продолжает гулять со странным парнем. Смотрит вместе с ним, как тает последний снег, как поздним вечером окна заливает яркое мартовское солнце. Она приезжает на место встречи, говорит своё "бывай" на прощание и не просит ничего взамен.

– Мы просто гуляем. Ничего необычного, – говорила она сама себе в ванной у зеркала утром и ощущала – "ещё один день прожит не зря".

Улицы заканчивались, повторялись. Двое молодых людей можно было застать где-то там, в одинаковом детстве. Прилежно одетую в платьице и с косичками Таню на набережной Невы. Скромного Юру с копной густых волос, в белой рубашке, у стены с ковром за юбилейным бабушкиным столом. Таню папа всегда садил на шею, чтобы она увидела из сотен людей проплывающие махины кораблей. Юра подкладывал как можно больше подушек, чтобы за столом казаться выше и наливал яблочный сок в громадный бокал. Они говорили эти глупости из жизни, сами не зная зачем. Продлить встречи? Убить время? Понравиться друг другу? Странные способы, трудный переход на лёгкость.

Ты знаешь, что этот человек тебе не опасен и всегда можно остановиться, развернуться и уйти, указать без шуток, что ты калека и нужно иметь хоть капельку совести. Но она не в силах что-либо сказать или сделать, если за последнее время это первый человек с помыслами – "привет, давай познакомимся, мне нравится твоя улыбка". Ты не можешь себя держать вечно взаперти сомнений, страхов и, в конце концов, отвечаешь – "да, привет, я не против, давай прогуляемся".

Гулять. Говорить. Обедать. Пересекать одни и те же улицы, где каждая дверь заведения уже выучила двух молодых людей, ведь за час оба сделав круг оказываются у одного и того же кафе. Нет, им туда не нужно, но эта дверь их запомнит и через четверть часа увидит вновь. Там, в витринных окнах Юра рассматривал отражение девичьего лица и после работы, не успевая поужинать, бросался дома к столу, чтобы повторить её нос, глаза и аккуратную линию подбородка. Наспех, почти вслепую. Было в Тане то, что не похоже на девушек, каких ему доводилось встречать. В офисах, в метро и на вокзалах городов. Осторожная красота, как на портретах недавно ушедшей эпохи. Балерина. Из тех документальных фильмов о классическом искусстве, какие он помнил из детства.