София Шуленина - Цвет тишины

Тахти повернулся по ходу движения и стал смотреть в лобовое стекло. Его жизнь – она не в зеркале заднего вида. Она – впереди.

Но посидеть и спокойно посмотреть в окно ему не дали. Сначала позвонил Аату с вопросом, устроился ли он уже в общаге и как ему там все нравится. Оказалось, что Тахти еще только едет, и он взял с Тахти обещание позвонить ему и все рассказать, когда все утрясется. Тахти пообещал.

Потом позвонил Вилле. Отругал за то, что Тахти опять ходил без шапки. Где Вилле его видел, Тахти не понял, а он не признался, зато еще раз напомнил, что отит – это не шутки и что ему нельзя простужаться. Тахти пообещал ему, что он больше его без шапки не увидит. В смысле, он будет гулять там, где не гуляет Вилле. Чтобы Вилле не видел, как он гуляет без шапки. Потому что даже в шхерах бывали теплые дни, когда можно расстегнуть парку и снять дурацкую шапку. Вилле потребовал, чтобы Тахти пообещал. Тахти пообещал.

Позвонила Тори, предложила встретиться вечером. Тахти предложил кино, но она сказала, что хотела бы просто пройтись, потому что вечером обещают штиль, небо ясное, и наверняка будет видно полярное сияние. Она никогда не говорила Северное сияние. Полярное. Как написано в энциклопедиях. А Тори – это ходячая энциклопедия. Тахти сказал ей, что погулять пойдет с удовольствием, но он только едет в общагу и не знает, когда точно сможет выйти, потому что заселение – это всегда дольше и муторней, чем кажется. Пообещай мне позвонить, когда освободишься, сказала она. Он пообещал.

Нана тоже успела позвонить. Ей он тоже пообещал перезвонить позднее. Потому что когда она позвонила, они приехали. Тахти так и не проехался наедине с собой, хотя ехал в салоне один. Всю дорогу со ним были люди. Они говорили и говорили, а потом он приехал. Он подхватил рюкзак и вышел на улицу. Три дома вверх по улице – и вот оно, старое здание из потемневшего камня. Когда-то – городская библиотека, теперь – общежитие института кинематографии. Тахти толкнул двери – для этого понадобилось навалиться всем телом – и вошел внутрь.

За расшатанными дверями пряталось общежитие института кинематографии. Звучало красиво, богемно даже. На деле оказалось, та еще дыра. Снаружи – серое здание на серой улице. Бронзовая видеокамера на ступеньках перед входом единственная намекает на то, что это не обычный дом. Внутри – не бог весть что, облезлые обои и расшатанные половицы. И все же у этого дома была своя история. Раньше общежитие располагалось в похожем сером здании выше по улице, но потом переехало сюда. По дороге потеряло вывеску, коробку черно-белых видеопленок и часть прошлого, но выжило и теперь свило гнездо здесь.

Узкие окна в рассохшихся рамах позеленели от времени, отпечатков пальцев и постоянной влажности. Света они пропускали всего ничего, и внутри клубился густой зеленоватый полумрак, как на болоте. В гулкой прохладной глубине кабинетов звучали голоса, и эхо ползло по каменному холлу и лестнице, наслаиваясь и искажаясь. Темные силуэты людей – таких же, как он, студентов, – маячили на фоне теней. Вспыхивали подсветки мобильников, высвечивали лица и руки, словно призраки появлялись из темноты, как в фильмах ужасов.

Тахти нашел администрацию. Таблички на двери не было, ни номера, ни подписи, и кто-то прилепил скотчем лист бумаги для принтера. На нем от руки, кривым почерком нацарапали «администрация». Причем «т» в процессе забыли и втиснули позже, а «ия» и вовсе не влезло на той же строке, и теперь болтались ниже. Писали те еще умельцы.

Самое интересное здесь – не здание, а люди. Художники, писатели, музыканты, осветители, актеры, режиссеры. Те, кто строит свою собственную реальность, потому что так надо. Разноцветный народ обгонял его, пока он карабкался по лестнице – на пятый, самый верхний этаж. Люди в полосатых свитерах и драных на коленях джинсах, люди в пестрых юбках и широченных бушлатах, люди в трениках и люди в пачках и плащах – они сновали вверх и вниз, и в глазах рябило.

Тахти остановился на лестничном марше где-то между вторым и третьим. Дал отдых колену. Девушка в черном комбинезоне обогнала его, обернулась.

– Хотите яблочко? – она протянула ему надкусанное яблоко.

– Нет, спасибо, – сказал Тахти.

Она напомнила ему, что сегодня он ничего не ел. Ему было не до этого. Она пожала плечами и вспорхнула вверх по ступеням, так, словно это ничего не стоило. А Тахти карабкался по лестнице со скоростью улитки.

Он прошел конкурс, он сдал все экзамены, его зачислили на бесплатное отделение – победа. Но заплатил он за нее собственной кровью – бессонными ночами, криком в подушку, метрами отснятых пленок, красными глазами и нервными срывами. Победил. Он был счастлив – и вымотан. И теперь шел в свой новый дом. Он жалел только об одном: в общаге не было лифта. По иронии именно парня, который еле ходил, поселили в здании без лифта на самом верхнем этаже.

Комната в длинном коридоре таких же комнат оказалась маленькой. Две кровати с промятыми пружинными матрасами на панцирной сетке, две тумбочки, один платяной шкаф, квадратный стол, два стула. Обои на стенах размокли и поотклеились. Узкое окно выходило на внутренний двор – забетонированную стоянку с помойкой. Краска на подоконнике растрескалась кракелюрой. Радиатор у стены грел едва-едва. С потолка свисала лампа накаливания – на голом шнуре без абажура. Тахти присел на кровать, и матрас прогнулся, словно гамак. На подушке лежало постельное белье. Целлофановый пакет, как в вагоне поезда дальнего следования.

За дверью осталось движение, звуки – шаги, голоса, похрустывание паркета под ногами, жужжание колесиков чемоданов. Внутри, в его новой комнате, стояла тишина. В ушах словно лежала вата. Он словно долго барахтался в воде, а теперь море выплюнуло его на берег и откатилось, и он остался один на пустом пляже.

Он бывал в разных местах. Он переезжал по тем или иным причинам, каждый раз оставляя за спиной частичку наработанного, но ускользающего тепла. Он привязывался к местам, потом они уезжали, и все приходилось налаживать с нуля, и все же он все время чувствовал спиной точку отсчета, какой-то абсолютный ноль, откуда все начиналось и к чему стремилось. Константу, непоколебимое начало координат. Он чувствовал дом.

А потом в жизнь пришли холода. Он вымотался, и сил не осталось. Как бы он хотел сейчас завернуться в плед и выпить чашку чая. И выкурить сигарету. И поспать. Тупо поспать. Ночью он ведь глаз не сомкнул. Все смотрел в потолок до самого утра.

В дверь поскреблись, потом ручка дернулась, и дверь распахнулась. На пороге возникли чемоданы и сумки. Сумки, чемоданы и коробки. Среди которых он даже сначала не увидел человека. Парень стоял с ключами в руках и рассматривал помещение.