Борис Блох - Встречи с Маркизом

– Точно! – Фома попытался собраться с мыслями, которые вдруг бросились врассыпную, – я ваш портрет на выставке видел. Был же какой-то юбилей, двести лет, что ли? Вообще-то, даже интересно, я вообще-то этой темой не интересуюсь… Не очень интересуюсь, то есть… Хотя вообще, конечно, интересуюсь, но не очень… – Фоме показалось что он несет чушь, но ничего умного в голову не приходило, и оскорбить Маркиза тоже не хотелось, так он выглядел незлобно и по-домашнему.

– Молодой человек, милейший друг мой, и неважно мне чем вы интересуетесь или нет, я всё равно могу сказать с уверенностью, что всё что вы обо мне знаете, или можете знать, или могли бы знать, или кто-то вам рассказал, все это по большей части бред и инсинуации. Могу вас заверить, друг мой – ничего что я вас так называю? – что люди, которые продержали меня четверть века в тюрьме, приложили немало усилий чтобы исказить или уничтожить мои истинные намерения… Злые люди, злые мысли, но удивительно что именно меня объявили злодеем и хулиганом… Не все, конечно. Есть же люди, которые умеют отфильтровать правду от лжи… Но таких немного. Скажите, друг мой, сколько вам лет?

– Мне двадцать три, – Фома замешкался от неожиданного вопроса – а что?

Маркиз посмотрел на него с укором.

– Хоть вы и тратите мое время попусту, но у меня его теперь предостаточно… Видите ли, друг мой, я в вашем возрасте тоже был молод и наивен. И верил людям, как самому себе… А самому себе я верил тогда безгранично, ох как верил, и в этом тоже была моя ошибка.

– В том, что верили себе? Или другим? – Фома решил постараться не терять нить его рассуждений, до последнего.

– И то и другое. Да и других ошибок тоже было предостаточно…

– Маркиз, – Фома вдруг запнулся, потому что настоящее имя Данилы Афанасьевича из его памяти как будто снова улетучилось – если вам так угодно, так удобно… Он начал путаться в словах, пытаясь сформулировать вопрос – я бы вас спросил вот что… – то, как всё сложилось, оно так произошло именно потому что, или же вопреки, и как же это оно потом всё так получилось?.. – если, по-моему, как вы говорите, были в себе уверены, и никогда не подчинялись чужому мнению… Это же нельзя всё списать на ошибки?

Фома понял, что вопрос не сложился, но Маркиз посмотрел на него снисходительно.

– Друг мой, в том то и была моя главная ошибка, что подчинялся. Не знал еще тогда, что нельзя подчиняться. Не мог знать, но научился на собственном опыте. Вам интересно? Я могу рассказать, как всё так получилось. Мне действительно было тогда двадцать два года. – Вы ведь тоже женились всего полтора года назад, так что ваша память должна быть свежа…

Фома вдруг сообразил, что Маркиз как будто читает его мысли, ну да, как раз полтора года назад, и как раз накануне того, как ему двадцать два исполнилось…

– Так вот, любезнейший, вы же не будете спорить, что двадцать два года это самый что ни на есть возраст любви, вот и у меня тоже тогда было такое чувство что любовь, настоящая любовь, это чувство, которое сможет побороть невзгоды, преодолеть все препятствия, и решить все проблемы… Но тут вдруг вмешались такие неожиданные обстоятельства, к которым я в двадцать два года оказался не готов.

Я в том году познакомился с сёстрами Монтрёй, старшую звали Рене, а младшую звали Анна. И что-то во мне проснулось тогда, что-то такое, к чему я был абсолютно не готов… Конечно, сестры не бывают одинаковыми, старшая сестра – это же всегда ответственность, разум, превосходство, но младшая зато была озорная, задорная, с блеском в глазах, и мне тогда было трудно разобраться в своих чувствах, я решил поговорить со своим отцом. Это и была моя первая, величайшая ошибка…

Маркиз вдруг остановился, и внимательно посмотрел на Фому словно разглядывая его.

– Знаете ли, любезнейший, вы мне определенно нравитесь. Ваша молодость, непосредственность, непредвзятость… Ваша прямота…

– Откуда вы это взяли? – возразил Фома – «непосредственность, прямота»? Это что, грубая лесть? Или просто привычная риторика? – маркиз его уже раздражал своим назидательным тоном, и ему захотелось его одернуть.

– О, нет, ни в коем случае, не грубая лесть. Это было мне не свойственно, совершенно не свойственно… Это, сказал бы я так: простое наблюдение… Видите ли, любезнейший, давайте предположим, на одно мгновение предположим, что я читаю ваши мысли… Могу, и читаю. Ваши мысли. И жду что же вы потом скажете… И это не всегда одно и то же. Но это само по себе вполне нормально. Так уж повелось у людей, думают одно, а говорят другое. И, кстати, потом делают ни то, ни другое, а что-то третье… Так вот, если вы честно и прямолинейно выражаете вслух свои мысли, и если мысли ваши непосредственны, то и получается, что моё утверждение – это отнюдь не грубая лесть, а просто непредвзятое наблюдение…

– Вы можете читать мои мысли? – усомнился Фома,

– Придется и к этому привыкать, успокоил его Маркиз. Не беспокойтесь, и вы тоже можете читать мои, только к этому надо привыкнуть, а то вы их еще за свои выдавать будете… Но любезнейший, зачем Вам это надо? Одно лишь недоразумение…

Фома промолчал, но воображение живо нарисовало ему, весьма буквально, такой абсурдный случай, безумный, невозможный, как будто бы сидя у костра, нашло на него красноречие, и начал он изрекать как будто что из трудов маркиза, как будто собственные мысли, и как у друзей вокруг костра округлились глаза,…

– Вот именно, – продолжал Маркиз, – так может недоразумение получиться. Хотя, может быть, между мной и вами, на самом деле, должно быть что-то общее… Судя по всему, должна быть какая-то связь… К этому тоже здесь придется привыкать. Здесь нет и не бывает случайностей. Если я вас здесь встретил, значит в этом должен быть какой-то смысл, который, признаюсь, мне пока что неясен. Что-то мне подсказывает что это связано с Барнабе Фармианом, – скажите, это имя вам ничего не говорит?

Фома недовольно поморщился:

– Первый раз слышу.

«Какой-такой смысл? И что значит „здесь“?» – если бы не безупречная речь Маркиза, он уже готов был считать этот разговор нелепым бормотанием.

– О, да, – отозвался маркиз, и к этому тоже надо будет привыкнуть… Обратите внимание: «здесь» и «сейчас», это понятия, которые людям весьма и весьма привычны, но в значительной степени неподвластны… А здесь и сейчас, то есть тут и теперь, они становятся не только неподвластны, но и непривычны… Но это, впрочем, неважно, к этому тоже можно привыкнуть… А понять и привыкнуть, это ведь почти одно и то же, не так ли?

Фома посмотрел на Маркиза с сомнением. «Привыкнуть к тому, что непонятное станет привычным», или наоборот, какая разница, от такой формулировки его мозг и начинали сворачиваться в трубочку… Нет, не в трубочку, скорее, в бутылку Клейна…