Борис Блох - Встречи с Маркизом

Но Маркиза, похоже, этот разговор уже как минимум слегка заинтересовал, и его уже было не остановить.

– Уже тот факт, что вы меня узнали, … Маркиз слегка запнулся на полуслове, – Ну, скажем так, почти узнали, – это уже выделяет вас из толпы…

– Там на выставке был ваш череп, точнее, копия вашего черепа, – решил поделиться мыслями Фома. Но по черепу как-то не очень-то можно узнать. А настоящих, нормальных портретов, там не было, или я и не запомнил… Как-то хорошие художники избегают поисков портретного сходства… Им бы характер уловить…

– Да уж, пожалуй, задача непростая, – усмехнулся Маркиз… Признаюсь я, что за четверть века, проведенные в тюрьмах, у меня и характер изменился… Уловить мой характер, я бы и сам был бы в затруднении. Изменился я за прошедшие годы, да и портретное сходство тоже слегка пострадало. – то ли грусть, то ли ирония, то ли меланхолия в его словах, показались Фоме робкой попыткой откровенности.

– Конечно же, сёстры Монтрёй – Рене и Анна, это, может быть первая история которая нас сближает… Ну да, это же очевидно! – вдруг оживился Маркиз.

– Это как это? Почему? – Опешил Фома. Он покопался в своей памяти, но не обнаружил там абсолютно никаких ассоциаций на этот счёт – Можете пояснить?

– О да, друг мой, это было просто удивительно, замечательно, волшебно, – лицо Маркиза осветилось воспоминаниями. – Двадцать два года – это возраст иллюзий, возраст восторженного познания самого себя… Возраст идеалистического совершенства. Я так переживал свои неудачи, так гордился своими достижениями, словно наступил момент моего духовного прозрения… Я влюблялся в каждую девушку, в каждую женщину, и в каждой из них находил искорку своего идеала, частицу образа своего неутолимого желания, и в каждой из них теплился скрытый свет обещания счастья, вечного, сиюминутного, неуловимого, непредсказуемого…

Так вот, сестры Монтрёй, это была неразлучная пара, которая оживляла любое сообщество, любое присутствие, любое общение, где бы они ни появлялись. Быть может, Вам знакома такая игра дополнений: одна зажигательная, как порох, и другая томная, как угасающий летний вечер, одна игривая и шутливая, как скоморох, и другая спокойная и неприступная как будто притворившаяся безучастной. Такие девушки встречаются везде, всегда, не правда ли?

– Да, пожалуй, – согласился Фома – и что же было дальше?

– Только всегда и везде, это обман, самообман, игра воображения. Из них нельзя, ни в коем случае, выбирать одну, потому что, кто они порознь, угадать невозможно. Игра и флирт на пару, это отработанный трюк, это базовый инстинкт, который позволяет оптимизировать успех в поисках партнера. Может быть, и сами того не понимая, но оптимизируя свой успех, они гарантируют что выбор одной из них обернется обманом, тем самым обрекая себя на неудачу, на несвободу, на трагический шаг замужества по ошибке. Инстинкт флирта, к сожалению, не предполагает, что замужество – это надолго.

А дальше, как Вы изволите спросить, было вот что.

Я пребывал в смятении чувств недолго, и я решить поговорить с отцом как будто испросить его совета, как быть, как жить, и как мне поступать, уж очень всё во мне бурлило. Но разум был сильнее чувств, и требовал какой-то ясности, и понимания, принятия решений, которых не было… Обратиться к нему за советом как раз и стало той самой роковой ошибкой, с которой всё началось.

Мой отец решил всё просто. Решил всё упростить. Он встретился и поговорил с Монтрё папашей, с отцом тех девушек, которые вдвоем так будоражили моё воображенье… И результат был прагматичен, и циничен, как и сам господин Монтрёй: он сказал, что старшая из них уж засиделась в ожидании женихов, и что конечно же он даст своё добро… И так они решили, без меня, как говорится, без меня меня женили.

Не смотрите на меня с укором, молодой человек, я уже тогда знал, чего я хочу, а чего не хочу, на кого у меня встаёт, а на кого не встаёт, но дело было не в этом. Мне вдруг сообщили что у моего отца долги, что господин Монтрёй не поскупится на придание, и что благодетель старшенькой куда более знаменательно чем игривость и баловство ее младшей сестры.

А я был молод и наивен, и шаловлив не в меру, я так решил им подыграть по-своему, не мог же я сказать «нет» своему отцу, в момент его финансовых проблем…

– То есть, Вы согласились?.. – Фома не мог поверить в то, что рассказывал Маркиз

– Согласился? Нет, конечно, нет. Я предпринял попытку поговорить с отцом, но этот разговор в рамках цензурной лексики не укладывается. Я умолял его отказаться от этой затеи, но у него, по-видимому, дела были совсем плохи… В последний момент, уже скорее от безысходности, я попытался исправить документы, вписав туда имя ее сестры, «Анна Проспэр» но они заметили и переправили на «Рене Пелагия», и потом уже мне было всё равно…

– Достойное начало семейной жизни, не правда ли? – Маркиз с сомнением поглядел на Фому, как бы ожидая поддержки, но Фома внимательно ожидал продолжения.

– Возможно, вы полагаете что таким образом обе сестры оказались в моём распоряжении… Но это не так. Я был тогда слишком честен, порядочен и благопристоен. «Слишком» – это моё мнение, а за прочих я не поручусь.

Как будто в насмешку, обе сестры решили переехать в наш замок, чтобы Анна не скучала, оставшись в одиночестве. Это никого не стесняло, и таким образом я мог общаться днем с обеими, а по ночам предаваться утехам плоти со старшенькой… Которая вдруг оказалась самой что ни на есть изумительной стервой. Я в сущности, не могу её винить. Моя попытка подмены брачного договора не могла остаться незамеченной. Задетое самолюбие как правило неизлечимо.

Вот так оно всё и начиналось, мой юный друг… Так постепенно, незаметно, но неотвратимо прядется нить судьбы…

– И довольно долгое время я старался быть достойным мужем. Достойным времени и нравов, – Маркиз тяжело вздохнул, – а смысл? Она-то оказалась такой стервой, каких я в жизни не встречал…

Фома задумался. Тяготы Маркиза не очень вязались с его славой и репутацией революционера и разрушителя косной церковной идеологии.

– И тогда вы решили соблазнить её сестру? – осторожно спросил Фома.

– Я? О, нет! Анну соблазнил не я. Я был слишком честен и порядочен для такого безрассудного поступка. В то время, друг мой, девственность была в цене, и девушка, лишенная девственности была лишена надежд на достойное замужество, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Господин Монтрёй хорошо понимал коммерческую цену девственности, и дочери его уважали, и боялись…

Нет, друг мой, хоть и пылал я страстью безнадежной к сестре, но ничего себе не позволял. Но это мне не помогло. Когда Рене, вскорости, забеременела, доктора ей посоветовали покой и воздержание, а мне прозрачно намекнули, что ежели я себе покаместь буду пользовать девушек по вызову, из приличных и благопристойных, то тем самым и семья не покачнется, и благоверная моя будет в покое и сохранности.