Борис Блох - Встречи с Маркизом

Такого оборота дел я никак не ожидал, но идея мне понравилась. Я пригласил одну, другую, третью, и даже пригласил Латура, своего бессменного камердинера. И в одночасье мне стало скучно, ибо похоть без любви краткосрочна и безвкусна. Рене, моя дражайшая супруга, возненавидела меня еще больше, и вместе со своей матушкой она стали тайком строить мстительные планы, наблюдая за моими разгульными вечеринками.

Тем временем, при помощи Латура, я придумал новый трюк. Я приглашал не просто девок, а как бы для домашнего театра актрис, не просто заниматься сексом, а по сценарию, который мы с Латуром готовили заранее, и иногда давали им для прочтения. А иногда, не раскрывая плана, просто угощали их снедью и вином, иногда с каким-нибудь приворотным зельем, и потом всех их привлекали к утехам плоти.

Латур был скромен от природы, и я от всей души старался научить его всему что мог придумать. Мне больно было наблюдать как робок человек, который не знаком с призывом плоти, своей же собственной. Я искренне переживал за него, и пытался расширить спектр его познаний о женщинах, и о себе, и пережить восторг и возбужденье которые ему как будто были чужды.

Но к этим вечеринкам и жена моя и теща были далеко не равнодушны. Они выслеживали наших героинь, и подкупив одних, и припугнув других, они начали собирать показания девиц, чтоб обвинить меня с Латуром, в чем угодно, неважно в чем, и чтоб избавить себя от этого «семейного позора».

Какой уж там позор! Я предлагал Рене присоединиться к нам, но всё впустую. Она решила, что я насмехаюсь! И ведь была права. Что оставалось мне, кроме как насмехаться? Она ненавидела меня всё больше и больше, а я находил выход в наших незатейливых вечеринках с игривыми девчонками с улицы… И так, раз за разом мои сценарии становились всё более изощренными, давая всё больше свободы моему воображению, скованному светской жизнью нашей прагматической семьи, в которой злость и ненависть могли соперничать только с жадностью и расчетливостью…

Меня спасало только одно: в лице Анны я нашел неизменную симпатию своему шаловливому декадентству. Я иногда зачитывал ей свои сценические зарисовки, поначалу только забавные диалоги, а потом и прочие эротические подробности, но как будто бы не всерьез, как бы в насмешку над её сестрой, над самим собой, и над предрассудками, которые нас разделяли. Она увлекалась моими опусами всё больше и больше, иногда я заставал её перечитывающей рукописные листки, которыми я с ней делился, и однажды я понял, что готов себе признаться в том, что из моих героинь одна, или даже не одна, но наверняка одна всегда бывает похожа на Анну… Моя фантазия преследовала меня, и предоставляла мне ту свободу, в которой мне отказывала жизнь… Мне кажется, что она догадывалась что невольно, и неизбежно, она является одной из моих фантазий… И тем самым её образ становился участником наших постановок, всё более и более мстительных по отношению к моей законной супруге, злобной мегере по имени Рене Пелагия…

– …Так удивительно открылись мне последствия моего разговора с отцом, в котором я всего лишь испросил его совета… – Маркиз словно задумался, и вопросительно посмотрел на Фому, как будто оценивая, стоит ли продолжать, не утомил ли он своего случайного собеседника своим незатейливым рассказом.

– Мне ведь повезло, – Маркиз вдруг сменил свой тон с повествовательного на вызывающе вопросительны й, – что я понял несостоятельность всего этого безумия, что я воспротестовал, что я восстал против всего этого… Иначе кем бы я был? Кем бы я стал? Мне страшно подумать, что я мог смириться с мелочностью и ханжеством людей, которые готовили мне роль пешки в своих мелочных заигрываниях с условностями своего выдуманного благополучия… Страшно подумать, как поддаваясь на условности, люди готовы быть манипулируемы кем угодно и чем угодно, лишь бы отказаться от своей свободы и ответственности… Вырваться из этой паутины условностей действительно трудно, иногда очень трудно… Но не такой же ценой! – Фома в первый момент не понял, что Маркиз обратился непосредственно к нему, и в воздухе повисла неудобная пауза.

– Вы, да, вы. Вы услышали меня, любезнейший?

Фома слегка растерялся и замешкался с ответом.

– Маркиз, я слушал Вас внимательнейшим образом, и я признаюсь честно, что параллели есть, но и отличий тоже есть немало. Ваш опыт мне непостижим ни в жизни, ни в пространстве моего скудного воображения. Я не маркиз, без звания, без рода, без родословной, без наследства, без приданого, без замка, и без всего того что позволяло Вам распоряжаться самим собой так расточительно, как вы мне рассказали. И не женился я на той сестре которую не выбрал…

– Сестре иль не сестре, не в этом дело…

– Конечно, у неё был брат, был младший брат… И нас никто не поженил обманом, мы сами…

– Конечно же, вы правы, только зря, зря снова забываете, что я не то чтоб вижу Вас насквозь, но понимаю я не только то что слышу. Вы знаете мой друг, как правда отличается от лжи? На вид? На вкус? На цвет? На запах? Нет. И изощренностью формулировки иногда развесистая ложь становится сильнее робкой правды. Не так ли нас пытаются заставить поверить в правильность того, что чуждо нам?

Ложь сразу же заметна, так же, как и правда. Но только при условии, что Вы умеете прислушаться к себе. А это может далеко не каждый. Вам надо только научиться понимать себя, прислушиваться к своим чувствам, следить за ходом своей мысли, и вы когда нибудь заметите что вдруг все люди станут Вам понятны по-другому, не так как прежде… И по другому станет Вам понятен смыл, глубинный смысл того, что говорят вам люди… И в промежутках между слов, и в паузах, во взглядах и в дыхании, вы вдруг найдете тот язык, которых непереводим и ускользает от поверхностного взгляда…

Так правду отличить от лжи нетрудно. Бывает даже, что вам лгут от всей души, искренне считая ложь за правду… И это тоже можно распознать… И даже можно распознать, когда вам лгут, рассказывая правду как будто ложь, которую им удалось раскрыть… Так, может лет через пятнадцать-двадцать, и Вы научитесь не смешивать одно с другим, и сразу, с первого же взгляда распознавать легко что есть что.

Вы – сможете, я вижу.

– А это значит, что совсем неважно что была она подругой, а не сестрой… И даже если не подругой, но важно только то, что когда-то что-то такое произошло, что вы, наверно, были влюблены в другую, и все попытки этот факт исправить, не дали результата… Кроме лжи, пронзившей вас обоих. Всё выглядит совсем иначе, когда вы с ней останетесь вдвоём, лицом к лицу, надолго, навсегда, насколько только можно предполагать. Это ведь процесс необратимый, однажды догадавшись что в постели с ней, вы любите другую, она возненавидит Вас… Так было, так и будет, так и есть, всегда, из века в век… Я ведь лишь про это…