Петр Альшевский - «Точка зрения Корнилова»

Звонившим оказался Николай Воляев.

– Здорово Корнилов! – сказал Николай. – Как самочувствие?

– Волшебно…

– Не забыл?

«О дайте, дайте мне отставку!» – кричал побледневший полковник, услышав что пленных будут казнить начиная со старших чинов. И в эту секунду он видит, что его генерал уже попрощался с большей частью лобной кости…

– О чем не забыл? – спросил Корнилов.

– Ну, про тренировку.

– Какую тренировку?

– Ни хрена себе, какую тренировку! – возмутился Воляев. – Ты что, Корнилов, мы же вчера договорились.

Какой-то Марсель, где маркиз Де Сад договорился с бедствующими проститутками, что они изобьют его разгоряченную плоть неоднократно испытанным хлыстом с гвоздями во плети. «Ко мне, деточки, скорее ко мне… все готово… ко мне…» – приехав на место, шлюхи пошли на попятную: не хотим, сказали они, отправлять тебя на тот свет за твои же деньги.

Еле на ивовой метле сошлись.

– Ничего себе… – невнятно пробормотал Корнилов. – И о чем мы договорились?

– Слушай, Корнилов, не дури! Мы вчера договорились, что ты сегодня ровно в шесть ноль-ноль придешь на тренировку.

– А что я буду там делать?

– Как это что?! Боксировать.

Вволю они меня… туда… того, а насытиться все не могут: красть уже нечего, но процесс моей опеки нарастающими проблемами их по-прежнему занимает.

– Ах, боксировать… – негромко протянул Корнилов. – А может, я лучше в следующий раз?

– Никаких следующих разов, Корнилов, ты обещал! Ты держишь свои обещания?

Куда уже крепче (держать) – даже на побегушках за ними бегаю. Но если у Бога есть своя администрация, то кто же ее возглавляет? кто будет снимать заключительного «Крестного отца», когда Пачино восстанет из ада и, прочитав там данные Францом Гильомом Гизо жизнеописания четырех великих французских христиан, подвигнет заждавшуюся его конницу на героический конкур по разрастающимся головам выглядывающих из пент-хаусов сатанистов?…

– Иногда держу.

– Ладно, – сказал Воляев, – хватит бабочку лохматить. В последний раз спрашиваю, придешь?

– Для меня это важнее многого.

– Вот и здорово. А то, если бы ты не пришел, я бы решил, что ты струсил – тебе на мое решение, конечно же, насрать, но для меня оно кое-что значит. Ты, вообще, в порядке?

Спроси меня, месяц щербатый; спроси меня о ком-нибудь, ущербно заполовинившем нас обоих – уточни у меня самого причину его ко мне немилости.

– В полнейшем, – ответил Корнилов.

– Ну тогда все, увидимся.

Положив трубку на ее привычное место, Корнилов закрыл глаза – впрочем, они бы закрылись и без его ведома – и вскоре созидательно задремал.

Просторная площадь заполнена галдящими людскими массами; стрелки суток переведены в положение «полдень»; грандиозный дворец… нет дворца… зыбко и солнечно; every kind of time spinning on my mind, еще одна несчастная любовь меня добьет: «Вы женщина?»

«Ну, и что?»

«Этого мало, чтобы быть моей женщиной» – будучи приподнятым кем-то на уготованное ему возвышение, Корнилов не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни чем-нибудь между ними. Головой пошевелить он может. Потому что лишь она. Чего? Что ты сказал? Лишь она высовывается из метрового слоя воска, или чего-то очень схожего, обмотанного вокруг его жалобно затекшего тела по пока им неизведанному обстоятельству. Изведать его не у кого – если только у суетящегося пред угрюмым челом Корнилова по-вражески шустрого человека: на нем шапочка в форме нимба и испещренная какими-то формулами мантия – не провисает, ходит ходуном от сердечного гула.

– И что тут происходит? – спросил у него Корнилов. – Как я полагаю, некий криминал?

– Праздник великий! – гнусавым фальцетом пояснил Игнасио Бромка. – Мы на воск для этой свечи собирали всем честным миром, а твой вклад в нашу светлую радость послужить для нее фитилем!

Корнилов всепрощающе хмыкнул. От такого ответа у него разом накопилось множество вопросов: «В честь кого ставите?»; «Почему фитилем должен быть я, а не кто-нибудь по-добровольней?»; «Не запалить ли мне себя от собственной сигареты?», но он их не задал. Не изменил благородной посадки головы. Ему незачем цепляться языком за невесомую жердочку – тем более, когда подпил за версту виден.

– Ты на нас не сердишься, любезный? – вкрадчиво поинтересовался дон Игнасио. – Не держишь в подкорке сущего зла? Не сделаешь скандала из ничего?

– …

– Все путем?

– Гмм…

– Мы приступаем?

– Да делайте, что хотите.

Толпа его не расслышала; Игнасио Бромка, навострив уши, все же сумел – не увидев в выражении лица Корнилова никаких перемен, он польщенно затрепетал и чудотворно вытянулся лопающейся за правое дело струной.

– Чем нужно, ты уже пропитан! – прокричал он. – Будь спокоен, быстро не выгоришь!

Помахав над головой широко разлетевшимися рукавами, он, не постучавшись, вошел в транс:

– Во имя детей наших еще не родившихся, отцов и матерей наших уже померших – во имя солнца, луны и инфузории-валенка! – И толпе, с надрывом. – Поджигать?!

– Поджигай! Поджига-аай! Поджигааа-аааай!

– Поджигаю!

До институтского спорткомплекса пролегал удобный автобусный маршрут; Корнилов о нем знал, и своим знанием, как ему казалось, благоразумно воспользовался. И еще: полагая, что запас налипших на сегодня неприятностей живительно для него истощился, проезд он не оплатил; контролеры явились бы уже явным перебором – на руках и так двадцать два, а кое-кто, не Хаббард, не Набоков слезно выпрашивает еще одну карту – когда Корнилов увидел двух серьезно настроенных молодых людей, подбирающихся к нему со стороны задней площадки, он немного пожалел, что нигде поблизости нет какой-нибудь намоленной иконы. А то бы он позволил себе высказаться. Но не уподобляясь засомневавшемуся мачо Эдуардо Рубетти, кричавшему в небо: «Сделай так, чтобы все было хорошо!» – на небе Всевышний и запутавшиеся в его бороде аэробусы; народ с них Эдуардо не слышит, Всевышний услышал и сказал: «Не пойму я тебя, сеньор – все же и так было хорошо. А вот будет ли, обещать не берусь»

Интригующее в нем по мелочам отчаяние подталкивало Корнилова сказать этим людям: «Баста, мужчины – я не ложусь в постель с четырехметровой птицей моа и еду на боксерскую тренировку. Если вы меня не поймете, я могу ее провести прямо в автобусе», но смиренно посоображав – двоим меня вряд ли завалить, но и народ, как всегда, не за меня горой встанет – Корнилов спохватился и тихо сошел.

Недоеденный путь он доехал ногами, упорно отгоняя назойливый голод. Есть перед тренировкой было вредно. Да и не на что.

Вплотную к ступенчатому входу в спорткомплекс его поджидал Николай Воляев, выглядевший на грани изготовившейся дать течь истерики.