Елена Муравьева - Анни

Сидя у его ног, у камина, как он всегда любил, она снизу вверх смотрела ему в лицо и видела, что этот мудрый, добрый, но в тоже время волевой человек, проявляет свою слабость только взглядом. Улыбаясь, глаза его оставались печальными. В них проскальзывало чувство потерянности и отчаяния. Он, после стольких лет оголтелого одиночества, тоски и волевой борьбы за жизнь своего старшего сына, который приносил только огорчения и стрессы, обрел долгожданный покой и смысл жизни, с рождением нового наследника, а тут, удар,… удар судьбы……. Кармы….. Случая…. грехов – чего? И в принципе, совершенно не важно, чего. Ты перед ним оказываешься бессилен. Ты решаешь каждый день вопросы бизнеса. Ты даже распоряжаешься судьбами других людей, а перед болезнью – бессилен. Теперь уже, практически никогда не выезжая из дома, он сам перечитал самые свежие журналы по медицине и не нашел методов борьбы с туберкулезом. В те времена, они были не известны. Понимала это и Анни. Он не паниковал, он не распускался, был собран и всегда подтянут, по- немецки, щепетильно аккуратен, в течении дня очень деятелен, постоянно звонил по телефону, и к нему ежечасно поступали телефонные звонки, но радости жизни уже совершенно не было. Угасла надежда и угнетало мучительное ожидание скорого конца. Мир рухнул.

А еще спустя какое-то время, он стал кашлять с кровью. И истощив все свои силы, похудев практически на половину себя прежнего, превратившись в слабого, бледного, угасающего старика, колоссально устав от надрывающего внутренности кашля, он стал уже скорее призывать смерть.

Все в доме знали. Что Анни приобрела за последние месяцы четкую привычку, посещать церковь. Она взывала к Деве Марии каждый день, но чудес не происходило. Она побывала на приемах у всех зарекомендовавших себя в мире профессоров анатомии и медицины. Ей было стыдно, но даже заботу о своем мальчике Кристиане, она отодвинула на второй план. Сама осунулась и исхудала на нервной почве, стала сосредоточенна и отрешена. Ее не радовали ни звонки друзей: Игн и Хелен, доктора Цобика, Миррано, профессора Вайденберга, ни безвредные невинные шалости подрастающего сыночка, ни покупки красивых вещей, ничего. Вместе со своим супругом, угасала и она.

И вот, настал тот день, когда, войдя в комнату своего графа, она услышала его настоятельную просьбу, вечером всем членам его семьи и Томасу фон Махелю, надев предварительно марлевые повязки, прийти на оглашение завещания в гостиной. Граф еще подымался и ходил, хотя уставал слишком быстро. Требовалось оповестить старшего сына, а его отыскать, не так это было и просто. Он себе не изменял. Вечером ждали нотариуса. А Анни была в этом отношении абсолютно спокойна. Ее уверенность в том, что воля графа будет заботиться о ней пока она живет, была железной, хотя об этой стороне жизни, у нее с супругом даже не возникало разговора. Но разговор граф по поводу наследства начал задолго до прихода нотариуса. Ему необходимо было объяснить ей много и он сожалел, что не начал этого разговора раньше.

– Анни – медленно начал он. – Мне, вероятно, осталось несколько месяцев. Мы все уже немного свыклись с этой мыслью.

– С какой – спросила она, протягивая ему настой из трав. Она всегда заставляла его принимать эти отвары, они облегчали кашель.

– С мыслью о том, что ты скоро останешься без меня.

У нее задрожали руки и она устало опустилась на край кровати, как бы то ни было, но эти мысли она от себя гнала, потому что страх просто парализовал ее члены тела. Руки у нее потеряли силу и она поставила кружку на столик. Потом опустилась на ковер и подползла к графу, сидящему в кресле. Обхватив его колени руками, она уткнулась в них и горько заплакала. Он гладил ее по волосам и у него так же текли слезы.

– Анни, говорят, что все что ни делается, все к лучшему.

Она отрицательно закачала головой. Это не может быть к лучшему.

– Анни. Я сам не хотел признаваться себе в этом, но нужно смотреть в глаза реальности жизни. Ты, теперь, даже если ты сама начнешь об этом все время думать, то и тебе и мне станет легче.

– Ты о чем, Отто?

– О том, что я дал тебе положение и состояние. Но я стар. А ты такая красивая! Ты молодая! Как бы я ни старался, я не мог тебе дать этого! Ты, должна, просто обязана выйти второй раз замуж, только пусть твой избранник окажется молодым и действенным.

– Отто! Дорогой! Но это лишнее, это совсем не важно! Ты, только ты сделал мою жизнь яркой и достойной!

– Вот, Анни. Я люблю тебя, но я не сделал тебя счастливой!

– Сделал! Ты же не знаешь. Ты не можешь знать женских желаний! Ты не можешь знать, что эти молодые и сексуальные не стоят тебя ни в чем. Они не могут дать той верности и надежности, мудрости и чуткости, которые ты давал мне.

И она смотрела на него снизу вверх с заплаканными глазами и он знал, в каждом ее слове истина и искренность.

– Анни, милый мой человечек. Сядь напротив меня. Мне так много нужно тебе сказать. Вот я корю себя за то, что упустил столько времени, нужно было этот разговор начать гораздо раньше и я смог бы еще тебе во многом помочь. А я лелеял надежду, что лекарство поможет.

Ему так хотелось закурить сигару, но было нельзя. Он так же трудно это переносил.

Она села в кресло на против и он продолжал.

– Анни. Я обеспечил тебе тыл. Но я сковал твою свободу. С моим уходом, ты ее обретешь, ты думай об этом каждый день и это поможет тебе перенести мою смерть легче. А это все реальность жизни. Я и корил себя и жалел всегда о том, что я не молод и не любим тобой.

Она взъерошилась при этих словах, как нахохлившаяся птица. Она хотела возразить, но он рукой подал знак, помолчать сейчас.

– Анни. Я совершенно далек от упреков. Ты самая замечательная супруга и была и есть. Ты благодарная и заботливая. Анни, но я хочу теперь, дав тебе крепкий тыл, что бы ты почувствовала вкус жизни и в другом отношении и даже мой уход- это своевременно, слава Господу за это!

– Отто! – чуть не крикнула она – Ты говоришь о кощунственных вещах!

– Послушай, родная, ты все потом осмыслишь. Я так благодарен тебе за все, абсолютно за все и за сына, ты……. Ты, сделала мою жизнь счастливой! Ведь я обладал самой красивой женщиной Будапешта! И пусть теперь твоя красота расцветет в других, молодых руках еще больше! Но, я не только это хочу сказать. У меня и много страхов и сожаления.

Она насторожилась. Не могла она спокойно сидеть в кресле, напротив. Она опять опустилась к его ногам.

– Я взваливаю на тебя ношу, неоспоримо большую, чем ты даже можешь себе представить. И избежать этого никак не могу. В завещании, я оставляю тебе, а затем уже и моему второму сыну: завод, ипподром, этот дом- но он и сейчас уже твой и кое-какие сбережения в Швейцарском банке. Ты не вникала, но, на самом деле, политические дела в нашем государстве не стабильны. Наши банки совершенно не надежны, ты всегда должна помнить об этом. А Томасу, Томасу я оставляю только свой дом и процент от акций, размещенных уже в нашем банке «Национальном». И он должен благодарить даже за это, ибо я заранее знаю, что все это он только прогуляет и пропьет.