Владимир Хотилов - Песня о погибших пилотах

На обратном пути, из выборного динамика на парадном фасаде школы, вслед Иванову доносились бодрые детские голоса, распевающие песенку про то, что они не просто дети двадцать первого века, а дети солнца!

«Мы – космическая пыль… научно доказано, – уныло подумал Иванов. – Мозги вам парят, ребятки!.. Ничего, подрастёте – откроете парадокс: чтоб пылью не быть, надо думать своей башкой, а не только песенки распевать!»

Пересекая бульвар, Иванов заметил мужика неопределенного возраста со странной внешностью, изношенной до противности и одетого, как показалось Ивану Михайловичу, почти полностью в импортный секонд-хенд. Он шёл, покачиваясь, и гнусаво напевал:

Утром шишку еле гну —

Ем я кашу с виаг-ру!

Тётки-тёлки, мамки-дочки —

Вдую вам до самой почки!

«Нахлебался, урод! – подумал про него Иванов с усмешкой. – Интересно знать – какие песни ты горлопанил в детстве?»

По дороге Иванов заглянул в хлебную лавку. Около витрины с окошком для продажи хлебобулочных изделий стояла пожилая женщина с очень смешливой девочкой, похожей на куклу. Девочка подпрыгивала и кричала радостным голосом:

– Сушки! Сушки! Сушки!

Было очевидно, что забавной девчонке понравились румяные сушки, и она желает, чтоб бабушка купила ей этих сушек.

Неподалёку от лавки остановились немолодые и приличные на вид люди. Они вели негромкий разговор, который доносился до Иванова. Иван Михайлович навострил уши, а вот женщина с ребёнком не обращали на этих людей никакого внимания. «…У них всё рано или поздно превращают в мюзикл, – говорил благообразный и невысокий мужчина в очках. – У нас почти всё начинается с бунта и крови… затем плавно перерастает в этот… тотальный клуб весёлых и находчивых или что-то подобное… потом всё традиционно заканчивается всеобщим маразмом, а далее всё повторяется снова…»

«Либерал…» – мгновенно, но с какой-то апатией оценил говорящего человека Иванов и поэтому не стал больше прислушиваться к приличным людям, а весело произнёс, обращаясь к девочке, которая продолжала нервировать бабушку:

– А лепёшку из отрубей не желаешь?!

Девочка замолкла от непонимания и перестала дурачиться.

– Да, я тоже их покупаю – они полезные, а ещё хлеб – «Восемь злаков», – проговорила женщина, а затем спросила Иванова, посторонившись у прилавка:

– Вы, уже выбрали?

– Да, – ответил Иванов и купил лепёшку с отрубями за пятнадцать рублей, которая в прошлом году стоила двенадцать.

Отходя от хлебной лавки, он довольно громко и без всякого злорадства в голосе сказал, обращаясь, наверно, больше к девочке, чем к её бабушке:

– Ешь лепёшки с отрубями, а лучше – ржаные, чёрные сухари… Они ещё полезней!

Когда Иван Михайлович проходил мимо притихших, порядочных на вид граждан, то неожиданно подумал с горечью: «И где же оно счастье, где?!.. Ведь кругом одно жульё!»

На выборы Иванов не пошёл – свой выбор он так и не сделал, и приятелю Петрову не звякнул. А кого выбирать, если и сам Петров не звякнул Иванову?.. А что уж тут говорить про Сидорова – тот теперь безногий и без коляски он никто. Но если ему даже принесут избирательную урну на дом, то будет ли он вообще за кого-то голосовать?!.. Ему, что Ванька Косой, что Колька Кривой, что товарищ Пу, что господин Тин – нынче без разницы – новые ноги всё равно уже не вырастут!

Маленькая повесть

По правде тужим, а кривдой живём.

(Русская пословица)

1

Про похожие истории Андрей уже слышал и даже где-то видел что-то подобное, но на себя никогда их не примерял – терпеть не мог всякий секонд-хенд из чужой жизни. Однако пришлось – помог новый френд из соцсети со старомодным именем Серафим.

Виртуальный друг, о котором он мало что знал, прислал ему за всё время лишь одно сообщение этим утром, но зато такое сногсшибательное, что Андрей, ознакомившись с ним, временно отключился от внешнего мира.

Погрузившись в личные переживания, он лихорадочно пытался перебороть возникшую в нём непривычную ярость.

«Если женщина красивая, то, значит, дура, – зло рассуждал он, поражённый увиденным, – если красива и к тому ещё умна, то, значит, стерва… А если красива, умна и не стерва, то просто… просто шлюха!»

– Точно шлюха… она самая! – вполголоса произнёс Андрей и, непроизвольно оглянувшись по сторонам, убедился лишний раз, что в помещение он всё ещё один.

Потрясённый и обескураженный неожиданным открытием из послания Серафима, он отпросился перед обедом и направился в старый городской район, где проживал в съёмной однушке вместе с женой. Они поженились чуть больше года назад, отметив тогда знаменательное событие, как пожелала сама невеста, весьма скромным свадебным торжеством. Но все восторги и радости семейной жизни остались в недалёком прошлом, а сейчас Андрей с мрачным видом сидел на кухне.

Молодая жена вернулась домой вовремя и выглядела, как показалось Андрею, какой-то робкой и тихой, словно в чём-то провинилась. Такое её поведение успокаивало его, действовало на Андрея как гипноз, и он застыл у окна.

Жена, увидев чемодан и спортивную сумку посередине комнаты, спросила, не поднимая глаз:

– А это что?!.. Ты куда-то собрался?

– Да… Я ухожу, – глухо ответил Андрей, и ему почудилось, что он видит какой-то странный и непонятный сон.

– Нам надо расстаться, – очнувшись, медленно проговорил он. – Я подаю на развод.

– Что?!.. Ты о чём?.. Что с тобой, Андрей?! – воскликнула Дарья как-то манерно. Её фальшиво прозвучавший голос обозлил его, и он повторил громко, чеканя каждое слово:

– Я подаю на развод!

– Что происходит – объясни?!.. Что с тобой случилось, Андрей?.. А как я?! – вопрошала Дарья, не приближаясь к нему.

– Ты свободна!

– Как свободна?!.. Причём свободна? – с деланным непониманием говорила жена. И Андрей, всё ещё ошеломлённый чудовищной новостью, замечал в ней не слишком искусную и потому ещё только более отвратительную наигранность. Все переживаемые мысли, заранее обдуманные обличительные слова у Андрея разом исчезли и позабылись.

– Свободна… шлюха!.. Уволена!.. Уволена… в связи с утратой доверия, – сказал он, и на его лице отразилась гримаса, похожая на какой-то негодующий смайлик.

Далее он почти проскользнул мимо жены, не взглянув в её сторону, быстро собрался в крохотной прихожей и вышел из квартиры. Спускаясь, Андрей слышал песнопение, которое раздавалось этажом ниже. Там, за чужой дверью, звучала незнакомая песня, и он неожиданно остановился, будто ожидая чего-то и одновременно вслушиваясь в приятный мужской баритон. В эти мгновения грустная музыка и душевный голос певца были так созвучны его эмоциональному состоянию, что Андрей чуть задержался на лестнице, о чём-то размышляя, а потом торопливо покинул подъезд.