Алексей Крестьянинов - Остров

Второй вопрос требовал более развернутого вербального обоснования. С этим было сложнее, речь ко мне возвращалась с трудом. Тем не менее я что-то сумел из себя выжать. Ответ мой не слишком-то удовлетворил препода и начались дополнительные вопросы. На них я снова поплыл. Во избежание худшего чуткий экзаменатор все же поставил мне тройку, и не глядя, протянул зачетку. Я вышел из аудитории, словно вернувшись с того света.

– Что-то ты долго, – сказал Виктор.

– Спасибо, – ответил я ему невпопад. – Если бы не ты, я бы завалил этот экзамен.

Он, естественно, ничего не понял и подозрительно посмотрел на меня, наверное, подумал, что я спятил, перетрудившись. С меня постепенно, словно неподъёмная тяжесть, спадало парализующее тело и волю оцепенение. На улице стало легче, наконец-то пошел слабый снежок, которого так недоставало на Новый год. Мы двинули с ребятами в парк попить пивка после экзамена. «Кафедра автоматики» – так между собой мы называли открытую площадку с пивными автоматами – зимой не работала, поэтому пришлось заглянуть в «Марсель», уютный ресторанчик, расположенный в глубине парка, почти у самой воды. Сели за столик, нам принесли пиво в бутылках (разливного не оказалось) и тяжелые стеклянные кружки.

– С успешным почином, братцы, – произнёс Артем Добужинский и залпом осушил свою пол-литровую кружку.

Мы последовали его примеру. Олег Григоренко, щуплый, похожий на какую-то птицу юноша в модной вельветовой битловке, поправив указательным пальцем очки и оглядев всю компанию, с серьезным видом изрёк:

– Надо шпаргалки писать, причем, всей группой, так легче будет. Нельзя полагаться на волю случая! Вон что сегодня с Дмитрием произошло.

Он посмотрел на меня сочувственно. Компания загалдела. Не всем предложение пришлось по душе. Не в том смысле, конечно, что стыдно пользоваться шпаргалками. Просто лень было участвовать в таком трудоёмком деле, как их изготовление.

– Верно, – поддержал Олега Виктор. – А кто не захочет – того… тому, – он запнулся, подыскивая подходящее слово.

– Тому газ отключим, – закончил за него фразой из только что вышедшей кинокомедии режиссера Гайдая Артем Добужинский.

Все прыснули со смеху, даже мой друг, всегда предпочитавший действовать с позиции силы.

Когда я пришел домой, там находился гость: к Севке Круглову приехал отец. Они сидели втроем и пировали – ребята тоже только что сдали какой-то экзамен. Севкин отец пригласил меня к столу, но я отказался, очень хотелось спать. Гость выглядел не лучшим образом, чувствовалось, что устал с дороги или же приболел. Я плюхнулся на кровать, но сон, как ни странно, меня не брал. Пир подошел к концу, и Севка предложил отцу прогуляться по городу. Тот был не против.

– Только, знаешь, Сева, дай мне соснуть минут десять, – сказал отец.

Я подумал, что он так в фигуральном смысле выразился насчет десяти минут. Оказалось, ничуть.

– Хорошо, папа, через десять минут разбужу, – молвил Севка.

Его отец, как сидел на стуле, так и отключился! Мгновенно, только предварительно расслабился, откинулся на спинку и опустил руки, словно плети. Мне показалось, что он даже начал слегка похрапывать. Ровно через десять минут Сева сказал:

– Папа, вставай, – и потрепал его по плечу.

Папа открыл глаза. Когда он поднялся со стула, это был другой человек: никаких следов усталости, сама бодрость и целеустремлённость! «Мне бы так», – с завистью подумал я.

Второй семестр был в самом разгаре, когда заболела наша отличница Наташа Друян.

– Ты в той стороне живёшь, загляни к ней, а то я сегодня не смогу, – попросила меня её подруга, тоже Наташа.

– Ладно, давай адрес.

Она сунула мне бумажку:

– Это возле строительного института. Тяжело ей одной, бедняжке, без дружеского участия и человеческого тепла.

Она со значением посмотрела на меня. Я давно уже ловил на себе томные, задумчивые взгляды Наташки, той самой, что сейчас лежала больная где-то на съёмной квартире. Но я оставался верен своей школьной неразделенной любви по имени Зоя, не допуская даже мысли, что кто-то может занять в моих безнадёжных фантазиях её место. Естественно, кодекс чести, основанный на таких возвышенных представлениях о человеческих взаимоотношениях, требовал от меня в самом зародыше пресекать как собственные сомнения в глубине моих чувств к Зойке, иногда посещавшие меня, так и любые попытки к сближению, исходящие порой от некоторых институтских девиц.

Нарушить этот условный кодекс было для меня равносильно крушению мироздания или чему-то ещё более страшному, хотя что может быть страшнее вселенского апокалипсиса. Это я к тому, чтобы было понятно тогдашнее состояние моих мыслей и чувств. Увы, природа человеческая несовершенна! Повреждение нравов происходит быстрее, чем человек взрослеет и приходит к выводу, что именно тогда, до этого самого, незаметным образом свершившегося повреждения, он только и был самим собой. Настоящим, без последующих искусственных наслоений, от которых он бы и рад теперь освободиться, но их уже никаким скребком не соскребешь.

Когда я вошел в Наташкину комнату, она лежала в постели, на благоухающей духами белой кружевной подушке. Я положил кулёк с яблоками на стол, вежливо поинтересовался её здоровьем и передал привет от всей нашей группы. О чем говорить ещё я не знал. Молчала и Наташка. С разрумянившимся лицом, слегка растрепанными, разметавшимися по подушке белокурыми волосами, она была необыкновенно хороша. Я счел возможным отметить это про себя, несмотря на упомянутый выше внутренний кодекс, предписывающий вечно хранить верность Зойке.

– Посиди со мной, – сказала Наташа и подвинулась на кровати.

Я осторожно присел. Говоря по правде, она мало походила на больную. Словно угадав мои мысли, Наташка тихо промолвила:

– Горю вся, наверное, температура высокая, а градусник куда-то запропастился. Как ты думаешь, у меня жар?

Я хотел потрогать ладонью Наташкин лоб, но она перехватила мою руку и приложила её к своему глубокому декольте.

– Ну что, есть жар?

Я что-то промямлил в ответ, чувствуя, что у меня самого сейчас поднимется температура. Больная смотрела на меня тем самым волнующим взглядом, который я у неё несколько раз перехватывал в институтских аудиториях. Но сейчас в этих глазах было ещё что-то, названия чему я не находил. Я попытался подняться, чтобы пересесть на стул, но Наташа легким движением руки удержала меня. Конечно, я всё понимал, не маленький! Но мной овладело какое-то оцепенение, постепенно переходящее в смятение. В этот момент я даже забыл о Зойке. Что же всё-таки делать? Как это должно происходить? И потом… А что потом? Как я потом посмотрю в глаза Зое? Нет, это невозможно! Я опять попытался встать. На этот раз Наташа мне не препятствовала.