Алексей Крестьянинов - Остров

Особенно меня потрясло одно её письмо. Оно было, казалось бы, ни о чем: о пакостном настроении, мерзкой московской погоде, о ссоре с какой-то подругой. Ну что тут такого, бывает, просто-напросто на человека накатила хандра, временная депрессуха! Но я хорошо знал Зойку, она так могла писать, лишь испытывая какое-то очень сильное чувство. К кому-то, кто ей, по-видимому, пока что не отвечает взаимностью! Я догадался об этом, но ничего предпринимать не стал. Сейчас-то я понимаю, скорее всего, она хотела услышать от меня какие-то волшебные слова, способные излечить её от испытываемой боли, помочь разобраться в себе и найти правильное решение. Но я увидел только одно – у неё появился другой. А раз так, пусть решает сама кого кому предпочесть! Советчики в таком деле излишни.

Однако я забежал вперед. К началу учебного года я снова вернулся на ту же квартиру, к своим соседям – будущим эскулапам. Сказать по правде, жить с ними мне порядком надоело, и я решил искать новый угол. Неподалёку от моей резиденции на Аустерлицкой, тоже в частном доме снимали жильё два парня из нашей группы – Добужинский и Григоренко. В их комнате освободилось место, кто-то получил общежитие и съехал. Ребята сами предложили мне перебраться к ним, переговорили с хозяйкой, она не возражала, какая ей была разница, лишь бы деньги исправно платил. В тот же вечер я собрал свои манатки и перебрался на новое место. Мы уже хотели было слегка отметить моё новоселье, как вдруг со двора донеслись женские вопли, плач и шум драки.

– Не обращай внимания, – сказали ребята, – хозяйка со своей матерью разбирается, мы привыкли.

Я выглянул в распахнутое окно. Моя новая дородная хозяйка мутузила во дворе тщедушную седую старуху, таскала её за волосы. Само по себе избиение старой женщины выглядело отвратительно, но если это ещё и мать! Я не понимал своих товарищей.

– И вы на это спокойно смотрите?

– Да они через пять минут, как ни в чем не бывало, начнут лобызаться, говорим же, уже привыкли.

Я поднялся и вышел во двор. Всё моё существо противилось этому свинству.

– Что вы делаете, прекратите сейчас же! – воскликнул я, обращаясь к хозяйке.

Она с удивлением посмотрела на меня, но тут же опять занесла над старухой кулак. В этот момент я и перехватил её руку. Хозяйка была поражена, она даже сразу не сообразила, что происходит. Старуха, пользуясь моментом, вырвалась и заковыляла к дому. Наконец, хозяйка обрела дар речи и заорала:

– Во-о-н! Немедленно вон из моего дома!

Я и сам прекрасно понимал, что после случившегося оставаться здесь мне было нельзя, хорошо ещё, что не успел вручить квартплату за месяц вперед, могла бы и не вернуть.

– Зря ты нас не послушал, – сказали ребята, – у них тут это в порядке вещей. Куда теперь пойдешь, вечер уже?

– Пойду в общежитие, попробую там переночевать.

Возвращаться на старую квартиру мне не хотелось. Парни помогли мне дотащить чемодан и спортивную сумку до дверей нашей общаги. Я попросил кого-то из проживающих вызвать Виктора, и он вскоре спустился со своего пятого этажа. Выслушав мою героическую эпопею, он, оставив меня, вернулся в свою комнату, чтобы переговорить с ребятами.

– Порядок, братва не против, – объявил он, появившись вновь, – поживешь у нас какое-то время, пока не подыщешь хату.

Витька взял мои вещи и потопал с ними к себе, а я стал ждать момента, когда в прихожую общежития ввалится хотя бы несколько человек одновременно, чтобы затесаться среди них и прошмыгнуть мимо вахтёра – больно уж вредный дядька сегодня стоял на воротах. К ребятам я попал весьма вовремя, как раз на ужин. Мне налили миску приготовленного дежурным по комнате горячего, наваристого борща, но не мясного, а из консервов «Бычки в томате» – потом и я научился его готовить, получалось дёшево и сердито! Перед тем как отойти ко сну, мне расстелили в узком проходе между двумя кроватями откуда-то взявшийся продавленный матрас, бросили подушку и тонкое казенное одеяло. Так я и жил нелегально около двух месяцев, всякий раз исхитряясь преодолевать вахтеров, зорко следивших за тем, чтобы в общежитие не проникали посторонние.

Кроме Виктора, в комнате проживали ещё трое: Ваня Степанов, добродушный парень лет тридцати с изрядной примесью бурятских или якутских кровей, вследствие чего после выхода фильма «Белое солнце пустыни» получивший шутливую кликуху Саид, (хотя тот, киношный его тезка был, по-видимому, среднеазиатом, а никак не бурятом!); Федя Пшеничный, в 1962 году принимавший участие в качестве рядового срочной службы в походе наших кораблей с переодетым в штатское платье десантом на Остров свободы во время знаменитого, чуть не закончившегося мировой войной Кубинского кризиса, и Николай Моторин, тоже тертый калач, несколько лет до поступления в институт проработавший на шахте участковым механиком.

Только один Виктор был среди них, как и я, салагой, но он пользовался у наших старших по возрасту товарищей большим авторитетом – как боксер, чемпион и вообще волевой человек. Саиду, который пока, правда, ещё не обзавёлся этим, позже накрепко приставшим к нему псевдонимом, на летней практике крупно не повезло. На шахте, в свое время направившей его на учебу, где он нынешним летом, как и мы, проходил практику, а точнее, просто вкалывал в лаве, так как в годы предыдущей работы напрактиковался достаточно, ему куском отвалившейся породы сломало ногу в бедре.

На общее собрание группы накануне первого сентября он явился на костылях, как всегда добродушно улыбаясь и щуря свои без того узкие бурятско-якутские глазки. Он был невысокого роста, худой, как щепка, и курил одну за одной папиросы «Беломор». Не могу объяснить почему, но Ваня обладал какой-то магической, сверхъестественной притягательной силой для женщин, причем любого возраста – от едва достигших совершеннолетия до почтенных матрон-пенсионерок! Сейчас бы это назвали невероятной харизмой. Даже со сломанной ногой, по самый пах закованной в гипс, передвигаясь на костылях, он умудрялся совращать женщин. Нет, скорее они совращали его! Причем происходило это где придётся: в комнате общежития, пока все находились на занятиях; на общей кухне пятого этажа, разумеется, ночью; в парке на лавочке, расположенной в укромном месте. Это было непостижимо! Он никогда не распространялся о своих победах, но мы же всё видели, всё это происходило на наших глазах, за исключением завершающего этапа, конечно. Хотя, случалось, и за этим занятием его заставали.

Впоследствии с Ваней мы очень сдружились. Но судьба его сложилась печально. После окончания института он каким-то образом сумел не поехать в свое Забайкалье, а получить распределение в наш советский Эльзас с Лотарингией. Здесь быстро пошел в гору, вырос до главного механика шахты. Но в рабочем городке, где они проживали с женой, его супруга, до этого работавшая официанткой в большом ресторане, скучала, чувствовала себя неуютно в непривычной среде и всё время тянула его обратно, в громадный город, где мы когда-то учились в вузе, а она занималась своим привычным делом. И он дрогнул, поддался на её уговоры. Это, конечно, была роковая ошибка. В городе он работал в каком-то жэке, с тоски запил, потом начались проблемы со здоровьем, он неимоверно располнел и через несколько лет умер во сне от остановки сердца. Но всё это произойдет ещё не скоро. Пока же мы все дружно жили в тесной комнате студенческой общаги и, что называется, в ус не дули. Однажды, в самый разгар семестра, ко мне в аудитории подошел староста группы Толмачев и сказал: