Дамир Меркадер - ДАДЖАЛЬ. Том 2. День как год

Лязгнув жвалами, Сергей Евгеньевич прекратил экзекуцию. Почесав лапой затылок, он поинтересовался:

– Допустим, чё там, разве эта, э-э-э, например, можно словами такое, э-э-э, объяснить? Патриотизм, например, можно только, э-э-э, на своей шкуре прочувствовать, например.

– Плохо, очень плохо, оберштурмбанфюрер, – саркастически пожурил паука Паша. – Неужели вы всегда так проводите разъяснительную работу с личным составом?

Тот несколько смутился.

– Та, вощем-та, ещё, например, э-э-э, часа на три связываю и вниз головой подвешиваю, – признался Сергей Евгеньевич.

– Нам с вами предстоит долгий и предметный разговор на эту тему, – пообещал Паша. – Свободны.

Паук метнул на этаж выше паутину и исчез из поля зрения. Максим приподнялся на локтях, сплюнул кровь и вытер рукавом разбитые губы. Потом поднялся, сел на табуретку и прокряхтел:

– Красивый спектакль, убедительный. Тебе бы в театре играть. Одна проблемка, маленькая такая. Я всё-таки не из контингента тупорылых баранов и про такие приёмчики слышал тысячу раз.

– У нас, к твоему сведению, ни единого барана здесь нет, – с притворной обидой заметил Паша, – Только насекомые.

– Кончай уже, а? И так голова болит после твоего этого обер-шмобера, – поморщился Максим, ощупывая разбитое, постепенно опухающее лицо. – Выкладывай, что надо, без, так сказать, психологических этюдов.

– Да мне-то как раз ничего и не надо, дружочек, – посерьёзнел Паша. – Это тебе надо пройти стажировку и проникнуться истинно русским духом. Поживёшь среди простого народа, присмотришься. Ну, отоварят наверняка не раз и не два, к гадалке не ходи. Но это тоже немаловажная составляющая часть русскости: мужик ведь слов не понимает и не любит особо много говорить. В любой непонятной ситуации ему проще дать по морде, чем пытаться разобраться, что к чему. А то, знаешь ли, гордыня – дело хорошее, когда за ней стоит что-то кроме раздутого самомнения. Ты у нас, конечно, почти что спортсмен, но в том и фокус с лишними руками.

Максиму действительно они крайне мешали – иначе бы он так просто не дался той паре алкашей. Долгие тренировки на татами приучили тело к определённому распределению веса, к особым движениям, а тут словно привязали два самодвижущихся бревна, с которыми толком и развернуться нельзя. Теперь стало ясно, зачем.

Паша встал и, подойдя, покровительственно похлопал по щеке бывшего одноклассника ладонью.

– Ладно, не бзди. Пообвыкнешься. Ещё увидимся. Свободен.

Нижними руками он резко выдернул из-под Максима скамейку и пнул его ногой. Обречённо закрыв глаза, тот полетел навстречу земле и судьбе.

Тяжело вливаться в новый коллектив, особенно если и у самого характер не сахар, и коллектив далеко не дружелюбный. Возможно, будь у Максима за плечами армейский опыт, проблем бы не возникло. Первые несколько недель новоявленный патриот бесцельно бродил между стволами, питаясь объедками, падающими сверху. Завидев других жуков, предпочитал побыстрее спрятаться.

Но бесконечно так продолжаться не могло.

Одним прекрасным утром Виталька и Димка попросту выдернули ренегата за лапы из уютной земляной норки. Перед ним предстала целая толпа в колорадских плащах – среди них стояли даже несколько женских особей. Ему, как и в прошлый раз, заломили руки, нацепили две пары наручников и бросили на колени перед необычным жуком.

Он был толст, бородат, носил вместо плаща огромное чёрное женское платье-панцирь. На груди блестел золотом с драгоценностями массивный глист, обвивающий вантуз. Жук величаво протянул руку, но Максим не понял жеста. Виталька с Димкой быстро подсказали, что надо делать: схватили за загривок и заставили эту саму руку поцеловать. А бородач, издав громкий неприличный звук, ужасно испортил воздух и изрёк, сильно окая:

– Дошёл до нас слух, что появился в приходе новый патриот. Представиться и поклониться абие 11 11 * Абие (старослав.) – сразу, тотчас. не пришёл, службы утренней и вечерней не посещает, на исповеди не был, работать не устроился, зато целыми днями шляется тут, аки тать, хоронясь от народа глистославного. Пришлось нам самим оторваться от дел наших, дабы найти татя и судить по совести. Признавайся, почто в буево 12 12 * Буево (старослав.) – могила. зарылся?

Максим хотел спросить, какое ещё Буево, но вовремя прикусил язык и, скорбно опустив голову, начал нести околесицу, которая должна была понравиться толстяку:

– Простите меня, спужался больно, поелику побили сразу, а объяснить ничего не объяснили. Как тут узнаешь, что к чему, когда все только и норовят в харю кулаком двинуть?

Огладив пухлой рукой бороду, чёрный одобрительно закивал:

– То, что спужался, любо нам, – а потом внезапно повернулся к остальным, величественно вскинул вверх руку и воскликнул: – «Вот, око Глистово над боящимися Его и уповающими на милость Его».

Затем вновь развернул свой танковый корпус к пленнику и с подозрением поинтересовался:

– А почто добрым чадам церкви Глистовой слова бесерменские молвил, м?

– Врут, как есть врут – глядя в глаза чёрному, твёрдо заявил Максим. – Выпить они просили, я сказал, что нет у меня, так сначала избили, а потом Куда Следует поволокли.

– Опять? – гневно взревел толстяк и угрожающе двинулся к Витальке с Димкой. – Ну, волки позорные, попутали вы рамсы конкретно, отвечаю. На этот раз не отмажетесь.

– Да ты чё, литрополит, ты чё, – затрясся Димка-беляш, – фуфло толкает фраер, отвечаю. У Паши-чекиста спроси, он с ним базарил, в натуре, там ему хлебало и начистили. Педофил подтвердит, ента, я его типа спросил, ты ента, глистославный? А он, типа, нет бога, кроме какого-то там библиса и жажаль пророк его. Ей богу, как мусульманин. Я и Паше-чекисту о том сразу сообщил, как только доставил клиента.

Толстяк задумчиво смотрел то на Димку, то Максима, а затем, погрозив первому пальцем, предупредил:

– Учти, узнаю, что набрехал – огребёшь по полной. Не в первый раз на таком ловлю. Этот лох твоих прошлых залётов знать не может, а вот я знаю. Ладно, проверим. Ключи, – потребовал батюшка.

Димка торопливо бросился снимать наручники, успев прошептать Максиму на ухо:

– Ну всё, гнида, тебе конец.

Тот же, поднявшись, неторопливо размял кисти верхних рук и вдруг со всего маху влепил мощную затрещину обидчику. Потом менторским тоном произнёс:

– «Вот шесть, что ненавидит Глист, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями».

Прекрасная память и мгновенный анализ ситуации сделали своё дело. Было ясно, что раунд выигран. Батюшка кивнул толпе и, обняв Максима за плечи, неторопливо двинулся с ним куда-то по тропинке. Некоторое время шли молча. Лишь отойдя подальше от толпы, чёрный жук, наконец, заговорил голосом Паши: