Игорь Олен - Познавание ведьм. Москва ушедшая

– Ве-е-ерно! – вскричали бараны. – А это не человек, потому что не ходит с ножницами.

Тут подъехал пастух, что сидел необычно – у лошади на боку. – Ты не спорь с ними, девочка, – произнёс он. – Что им взбредёт в головы, то и делают. Выдумали, что пастух – это тот, кто сидит на лошадном боку, и я вынужден этак ездить, чтобы они меня слушались. Я измучился от такой безобразной езды и, наверно, уйду скоро на пенсию.

– Бе! Ты хороший пастух, – рассудили бараны. – Давайте же есть эту штуку, которая к нас прикатилась!

– Постойте! – воскликнула Вика, вынув из ранца маленькие маникюрные ножницы, так как ей было четырнадцать лет и она была почти девушка.

А бараны, перепугавшись, выстроились рядами. – Пришёл челове-е-ек! сразу видно!

Она подошла к Вожаку и остригла, оставив ему небольшие подштанники, после чего объявила: – Пастух – это тот, кто сидит у коня на спине.

И бараны испуганно повторили.

Обрадованный пастух поместил седло лошади на спину. – Ты помогла мне, и я хочу отблагодарить тебя, – начал он. – Говори, в чём нужда?

– Мы разыскиваем пропавшее Чёрное море и Крым, а куда ехать – не знаем, – поведала Вика.

Пастух осмотрелся и наклонился к ней. – Я скажу тебе тайну, которую никому не скажу, чтобы меня не назвали лгуном. Слушай. Я пас отару близ Каспия и услышал, как Каспий захохотал и изрек, он-де теперь самый модный в Союзе. Кати-ка ты к Каспию и спроси у него. Он что-то знает.

Уже в холода подкатили они к побережью и обнаружили только лёд.

– Опоздали! – орал Перекати-Поле. – Из-за того, что ты каждый день отдыхаешь помногу и перечитываешь свои книжки, чтобы воспитываться по-комсомольски. А следовало бы спешить!

– Море не замерзает ниже Махачкалы, – усмехнулась начитанная Вика, – и никуда от нас не уйдёт. – После чего, как обычно, вынула из ранца книжку и стала читать, да увлеклась до такой степени, что, вскочив, погрозила невидимому врагу кулаком.

В Махачкале рыбаки переучивались на водителей и рассказывали, что Каспий заледенел до Баку. Из Баку пришлось мчаться до Ленкорани, где слышались страшный треск и ворчание: это Каспий натягивал на себя ледяную попону с вмёрзшими кораблями и был недоволен. Только у Астары, на иранской границе, Вика увидела зыбкие его волосы и глаза под бровями из пены и закричала:

– Скажите, где Чёрное море?

Каспий метнул в неё вал проревев: – Кыш! Голову я упру в Бендер-Шах, а ступни – в Астрахань. Я усну до июля, и мы посмотрим, как вы попрыгаете без меня!

Тужась, он вновь потянул на себя лёд.

Перекати-Поле с воплями уколол его злыми колючками. – Это ты украл Чёрное море и по законам физической географии погубил ветра, и мои братья-кермеки не могут кататься по свету!

Каспий валом достал путешественников и подкинул их в небо.

– Делаю, что хочу, и допросчиков мне не надо! Любили вы Чёрное море с гаграми и магаграми, а теперь уважайте меня и зовите меня по старинному: Понт Гирканский. Не то пролежу подо льдом тыщу лет, так негде вам будет курортничать, разве что заграницей, да вас туда и не выпустят, ха-ха-ха! Чтоб к июлю меня окружили пансионатами в два ряда, а не то… Я волшбе обучался у древних халдеев. Я вам не только… Я вас вообще!! – размахнулся он и зашвырнул их под самый экватор.

Прохиндей встал в три ночи, вынул из холодильника ящик-посылку и, пройдя в спальню, сел под лампой. Слышался шум прибоя. Он приложил ухо к фанере и спел: «Утомлённое солнце! тихо с морем прощалось! в этот час ты призналась! что нет любви!» Он отстранился и прочитал адрес на крышке: МОСКВА КУНЦЕВО ПРОХИНДЕЮ ОТ ПОНТА ГИРКАНСКОГО, – после чего убрал крышку и, вдохнув запах магнолий и пальм, переместил ящик к свету. Блеснуло раскинувшееся в своих берегах Чёрное море. «Мисхор… – бормотнул Прохиндей, вглядываясь в южную часть Крыма. – Здесь я бывал ещё мальчиком. Мы много пили и ели, и папа учил меня жить. А, Пицунда, где я бывал с друзьями. Мы много пили и ели и спорили, кто из нас станет большим человеком… Одесса! Мы пили и ели с любимой на Дерибасовской, но не так много, как человек за соседним столом, и любимая с ним ушла. Глупая и неверная Соня!» Он прослезился.

Дверь отворилась, вошла девочка, пухлая, в модном халатике.

Он моментально убрал ящик за спину. Слышался только шумящий прибой.

– Что у тебя там, папуля? – Девочка медленно подошла.

– Эллочка, живо спать, ничего у папули того, что тебе нужно, – отнекивался Прохиндей пятясь. – Папуля сейчас будет спать…

– Атас! Спать, говоришь? – девочка стала щипать Прохиндея, чтобы он развернулся. – Если не скажешь, что у тебя, я устрою истерику. Упаду, буду визжать, буду дрыгаться и кусаться, буду визжать до утра.

– Ты уже в восьмом классе, не совестно!

Эллочка отскочила и взвизгнула на весь дом. Прохиндей дёрнулся, перепуганный, и она, увидав, прыгнула к ящику.

– Па, атас!

– Тс-с-с!! – зашипел Прохиндей морщась. – Узнают – конец мне!

– Папуля, ты прелесть! Это ты мне купил? – Эллочка отошла к лампе. – Атасный душок! Вроде как Карадаг, папуль?.. Это Чёрное море? Которое делось куда-то? Атасная копия! Теперь Аське нечего хвастать своей новой шубой, а Греку своим мотоциклом-харлеем, который ему предки сделали. Я им счас позвоню, пусть попрыгают…

– Ни за что! – Прохиндей заслонил телефон. – Ни за что! Стыдно слушать! Как можно сравнивать… Потому что не копия, Эллочка. Настоящее море-то. Миллион, миллиард этих шуб, этих харлеев, даже и мерседесов.

– Атас!! – взвизгнула от такой новости Эллочка, хлопнув в ладоши.

– Да, миллиард. Потому что… традиции, наконец… – И, подыскивая слова, Прохиндей сделал паузу. Кончил он институт, но давно отвык мыслить развёрнуто и формулировать мысли, так как работал официантом в большом ресторане. – Славная, так сказать, у сего водоёма история, – продолжал он. – В Ялте, ты знаешь, жил Чехов… Грин где-то там ещё жил, скифы… Ну, Айвазовский, естественно… Лермонтов про Тамань писал, вы изучать должны в школе Также татары там крымские, хан Гирей… Ушаков разбил турок, а в годы Великой Отечественной там советские воины проявили невиданный героизм, подвиги, отчего оно, Чёрное море, сейчас в твоих, Эллочка, ручках, а не какое-то зарубежное. Символ русского духа, так скажем.

Эллочка опустила концы пухлых пальчиков в воду, побрызгала на себя ароматными каплями и заявила: – Папуля, про Лермонтова я без тебя выучу, а этот ящик пусть у меня на трюмо, это будут духи. А не то я сейчас завизжу.

– Ту-ту-ту! – замахал на неё Прохиндей. А когда дочь уснула, он перенёс ящик тихонечко в холодильник, бурча под нос: – Духи, милая, купим французские. Эта водичка нам для других планов надобна. Твой папуля так сделает, что окажется очень большим человеком. Таким большим, как… – Моментально закрыв холодильник, он выскочил из квартиры на лестничную площадку, открыл мусоропровод и прокричал в трубу: – Как Рокфеллер и Крёз, будет этот пронырливый человек Виктор Иванович Прохиндей, кой ужасно умён и которого бросила Соня, которая пожалеет и даже вернётся к которому!