Игорь Олен - Познавание ведьм. Москва ушедшая

Только что Прохиндей в раздражении надавил кнопку лифта и полетел от квартиры недавнего друга, коему битый час изливал свою душу, взамен удостаиваясь скотских звуков и вида смущённо опущенных глаз. «Господи! надо срочно продать товар и бежать из свинарника!» – произвёл он подобие мысли и вспомнил, что ведьма указывала на цирк как на место, куда попадёт Воротила Финансович.

Верно, не так давно цирк приобрёл говорящую птицу, ворону, Corvus corax L. , но такую скандальную, что был вынужден, вслед за тем как означенная Corvus corax L. провалила упорным молчанием номер, сдать саботажника в зоопарк. Прохиндей срочно отбыл по новому адресу. Прочь, слоны и жирафы, киты, львы и грифы с томящимися подле вас почитателями царей! К сетке, запершей нескольких чёрных каркуш на ветвях старой липы, всегда одиноких.

– Хрю!

Воротила Финансович высунулся из пожухлой листвы, присмотрелся и подлетел к посетителю.

– У меня Чёрное море! Я хрю! – выпалил Прохиндей, но тотчас испугался и оглянулся.

– О, я вам верь! – поклонилась ворона. – Однако желайт убеждаться, чэм обсуждайт сразу бизнес. Ночью рви сетка, вместе идём вам домой. Йес?

– Я сóхрю, я сóхрю… – болтал Прохиндей, оскалясь, ибо на человеческом языке это значило: я согласен, приду где-то в полночь.

– Вы насмехаться? – спросил Воротила Финансович и заметался вдоль сетки с противными криками, привлекая народ. – Отвечайт прямо: да – нет. Что вы хрю ? Вы двойной игра, может быть?

– Хрюнн! – бормотнул Прохиндей убегая и мысля, что с Воротилой Финансовичем дел вести невозможно из-за врождённой наклонности к саморекламе и грубой неосмотрительности буржуазного толка, которые привлекают чреватое Магаданом внимание.

В полночь он всё же явился, дрожащий, перекусил проволоку щипцами, сунул крылатого компаньона за пазуху и пустился по тёмным аллеям к выходу. Но, поскольку на деловые вопросы он отвечал неохотным и сдавленным хрюканьем, то ворона, обидевшись, вырвалась, разодрав ему плащ, и раскаркалась скандалёзно! Мелькнули огни сторожей, и послышался топот. Огрев Воротилу Финансовича кулаком, Прохиндей проскользнул между прутьев ограды, влез в жигули и немедленно газанул бормоча: «К чёрту идёт он, хрю, бешеный!»

Скептик, которому жить было тошно, начал свой путь с Красной площади, а до этого отсидел каждодневную норму часов в неком обществе, побуждавшем людей любить книгу. Топая по брусчатке, он не без помощи чувственного восприятия разлагал встречные нравы на атомы, благо, сумерки и позёмка ему не мешали, ладно одетому и наблюдательному. Ишь: к огненным окнам ГУМа стремятся заштатные модники в долгополых дублёнках, хотя лбы в испарине; через час самолёт унесёт их в Сургут или Ямбург с бутылкой «Московской» и с диском шлягеров, каковыми затуркают они сами себя до того, что, спустя сорок лет «Встреча с песней», буде она будет быть, проникновенно начнёт: « М-м-м… нефтяники из Сургута, товарищи Разудалов и Удалоев, просят, м-м-м… передать для них песню восьмидесятых годов Позвони-позвони, что напомнит им молодость и поездку в столицу, м-м-м… нашей Родины ». И седые Удалов и Удалоев размажут скупые невольные слёзы. Скептик язвительно оттянул уголок рта и сошёл в свет подземного перехода. Куда поспешают малёванные красотки, занятые визгливым чириканьем? В бар спешат, где усядутся на вращающиеся седалища, если им повезёт, и, воткнув в пищеводы по винному шлангу, начнут себя тихо накачивать в предвкушении фирменных встреч. А всходя по ступеням на улицу Горького, Скептик взглядом упёрся в обутые с шиком ножки и пропустил иностранку годов двадцати, впечатляющую настолько, что, поглупев, он проследовал вслед за ней безотчётно. Только когда иностранка исчезла за дверью отеля, он образумился, покраснел, усмехнулся и притворился, будто ему не за нею. Малость спустя у театра Ермоловой ему встретился давший знакомец, выглядевший хлыщом и имевший доходное место, кой с хрюканьем потащил его в кафе «Марс», где, усевшись, надолго оптимистично захрюкал о чём-то.

– Да ничего, поживаю, – Скептик сказал наконец, догадавшись, что надобно что-то сказать. – И работаю там же.

– Ты хрюся? – подначил его Хлыщ подмигивая.

Не поняв, разве что по ужимкам и тону предположив деликатное, Скептик высказался отвлечённо: – Я огорчаюсь и радуюсь не тому, что другие. Видишь ли, для меня все повапленные гробы, редко-редко мелькнёт человек. Вслушайся: ведь все хрюкают!

Оглядев снисходительно столики по соседству, Хлыщ живо захрюкал о том, что действительно всё сплошь жалкие недоделки, а настоящих людей недостача, то есть у этого, например, ткань на брюках не та, а у той причесон не по фирме. Сам он – Хлыщ – гляньте-ка: туфли, носки соответственно, безупречный прикид, стиль ремня, воротник… нет, ты можешь назвать в нём какой-нибудь недотяг? Он перехрюкнулся с официантом; принесены были вина, последовали откровения вроде того, что тоска наступила страшенная, все визжат: вот друзья на работе, по внешности – фирма, а законтачишься в разговор – свиньи свиньями; у начальника выхлопатываешь отгул, а он, боров, отхрюкивается. Да хотя бы с женой посоветоваться – хрю да хрю в ответ. Скептик, облокотившись на стол, затыкал уши пальцами, чтоб не резало слух, сильно морщился; наконец, подскочив, оборвал:

– Хватит. Я, повторяю, далёк от людей. Мне их дрязги противны. Я подчиняюсь особым законам и не желаю мешаться, хрю, с… – Он умолк и, взглянув на Хлыща, побледнел. А потом, не прощаясь, выбежал из кафе.

В переулке валил густо снег. Скептик так поражён был случившимся, что забыл свой обычай поглядывать в окна и подвергать там увиденное скептическому анализу. Он захрюкал. Он хрюкает! Он такой же, как все! Усмехнись он с критическим превосходством, а его доводы прозвучат: хрю-хрю-хрю. Он стащил с себя шапку и участил шаги, чтобы ветер и непогода утишили пламя, коим он сделался. В сквере группа молоденьких хрюкачей перетаптывалась под музыку и выпивала. Скептик судорожно подавился слезами при мысли, что он – как они, никакого различия, ни на йоту наглядного приоритета. «Я тоже свинья, как они!» Вдруг старый тополь, каких в Москве уйма, сдвинулся с места и дал ему больно пинка. Дома Скептик свалил философские свои книги в мешок: Лейбница, Н. Кузанского, Франка, Бердяева, Бергсона и Пиррона, – начал читать детективы сквозь слёзы, подготовляя себя к незатейливому расхожему состоянию.

Он на работу пришёл раньше всех, проскользнул в свой отдел и уселся за стол. Прибежала Трещи Какпредписовна, журналистка, писавшая для правления общества тексты докладов и тексты отчётов. Прямо с порога она оживлённо расхрюкалась. Скептик приветствовал её вымученной улыбкой и жестом.