Алексей Аимин - В ПОИСКАХ ЖАНРА. ИЗБРАННОЕ

У Лермонтова было прозвище «Маёшка» – то ли от маленького роста, то ли, от того, что постоянно маялся чем-то, отличаясь своей задумчивостью.

Однако, до поры до времени классики меня не интересовали. Со средних классов я учился средненько и высокую поэзию, В отличие от дворовой, тогда не воспринимал. А вот анекдоты и приколы собирал откуда только можно. На переменках устраивал мини-спектакли.

Все смотрят на растеряно-обиженное лицо мальца – и хохочут. Жестоко? Да, даже сейчас чуть-чуть стыдно.

Или спрашиваешь у недоросля из средних классов:

Окружающие долго ржут – всем весело. Мне тоже.

К 6-му классу в моей коллекции, анекдотов набралось больше тысячи. Предпочитал поучительные:

Идет человек по улице, где дома строятся – справа забор и слева забор (в те годы не надо было пояснять, что они были из досок). Слышит за одним забором голос:

– Тридцать пять, тридцать пять, тридцать пять…

Интересно стало. Видит дырочка от сучка в доске – зырк туда глазом, а оттуда харк в глаз:

– Тридцать шесть, тридцать шесть, тридцать» шесть…

Вот и ходили за мной гурьбой с просьбами – расскажи еще чего-нибудь. Так, став лидером школьной мелкоты, смелел и можно сказать наглел. До института все мои приятели были моложе на год-два. Но плохому я их не учил и потому мои менторские нотки родом именно оттуда. Да и праведные убеждения тоже.

Но вот пришла первая любовь, и приоритеты в моем репертуаре стали быстро меняться. Появилась первая с налетом двусмысленность:

Чувствовал, что впереди ждало неизведанное, которое манило своими тайнами. Вспоминая свое отрочество в одной из первых книг я вернулся в те времена:

Хулиганить на женскую тему продолжал всю жизнь. Женщины меня вдохновляли и лихорадили. Вот пример из ранней молодости:

Но со временем романтичность и мечты переходили в скепсис. И вот такое писалось уже ближе к зрелости:

Но дальше ироничности, по части женщин, черту никогда не переходил. Матершинником, в отличие от Пушкина никогда не был. Бытовая лексика привлекала своей чувственностью и многозначностью. В народе ее применяли для краткости речи и лучшей доходчивости. Я просто в два раза расширил свой лексикон и даже поймал «льющуюся пушкинскую строку». Но держал самые крутые и многозначные слова на крайний случай.

И однажды все же не удержался и вставил нецензурное словечко в очередной стих:

На местном ТВ – на встрече с поэтами обсуждали мою книгу, где это стихотворение присутствовало. И телеведущий задал мне вопрос о ненормативной лексике в поэзии, намекая на этот «шедевр».

– Из песни не выкинуть – отшутился я.

А вот когда я попал в реанимацию и меня оттуда переводили в палату, я прочел его когда везли на каталке.

– Это Есенин? – заинтересованно спросила старшая медсестра, – я кивнул…

– Вот – подумал – классикам – им все можно. Когда стану классиком, то этот стих точно опубликуют…

Со временем мое хулиганство перешло из юмора в другие жанры – сатиру, пародии, эпиграммы, памфлеты и живо до сих пор.

В энциклопедиях об этом понятии находим:

Соглашусь с этими определениями, хотя народное более меткое.

Этот навык у меня тоже родом из детства. Поначалу это были в основном дразнилки и прозвища. Много позже про мои мини-шаржи в две строки говорили – метко сказано:

Моим обычным ответом было:

– А у меня глаз наметан.

Справка