Виктор Свинарев - ЯГОДКИ РОССИИ***РАДОСТЬ 200

И это уходящее от него ощущение плача, настоящего плача, как в детстве. Когда рыдаешь и знаешь, что тебе обязательно после как-нибудь снова будет хорошо. Ему приснился самый настоящий полнокровный сон. Это она миловала и обнимала его как тогда. Когда, на пятнадцатый или даже семнадцатый раз, у нее самой стало получаться по-настоящему.

Она тогда такая гордая ходила, жаль, что почти некому рассказать про эту нагрянувшую невзначай радость. Оба они тогда ждали своих вечеров, и до сих пор в шкафу жива та простынь. И далекий ее, чайкин, крик напоследок, еще более сверху, чем сама люстра. Встал. И путаясь в высоких белых занавесях, как в женском белье, уцепился за край полностью распахнутого порывом ветра, окна…

…впереди и внизу чужая темнота наступившей наконец-то летней ночи. Он не стал глядеть вниз: оттуда доносился женский смех, ни вперед, где должны были сиять окна завтрашней операционной. Ни ее, ни ее крика. Все было неправдой. Осторожно, как чашку полную до краешков, он поднял лицо вверх…

Огромный, закругленный как череп человека изнутри, свод весеннего темно-голубого глубинного света, звездного как никогда, обнял глаза и душу.

– Неужели ее не будет для меня!? – вдруг спросилось у него в душе.

– А я!? Где и как, тогда буду я!?

Ни этот отель, ни это, предлагающее какое-то решение, звездное небо, ни другая счастливая жизнь – ничто не могло заменить того, что было.

Ничто теперь не было важнее того, что должно быть завтра. Сейчас там, в глубинном космосе летят и набирают свою жесткую неживую силу те лучи, которые сегодня пронижут их общее тело. Какие же мы все маленькие и беззащитные, какие мы комарики…

Хотелось есть, но из продуктов был только кулек с сахаром. Такой маленький, сиротский, совсем из его полуголодного детства. Конечно, тут можно раздобыть ложку, для этого и существует сервис в отеле и его конкретные представители, но мужчина достал из пиджака свои рабочие очки и подцепил на первый раз совсем маленькую кучку и доставил ее в рот.

Плохо, что руки дрожали и сахар, как слезы, утекал вниз. Но таяло. Жизнь прошла, жизнь просыпалась, как этот белый сахар, а он словно впервые узнал об этом. И теперь надо было готовиться. Хотя вообще-то он всегда был готов. Надо только вспомнить уроки из детства. Ну, там, когда летаешь во сне или когда желаешь отомстить всем своим врагам. А для этого надо было превратиться в сгусток пламени. Или лучи смерти, которыми обладает только он.

Потом в ванной он выпил воды из крана, вновь прислушался к неведомым голосам, они определенно стали слышнее. Заново подошел к окну. Надо было и в самом деле, хоть немного поспать, тем более такие деньги были затрачены. Но сил, даже на самый простой сон, не было…

Очень поздно, перед самым рассветом, а небо по летнему спешит и хочет светлеть, охранник вышел во двор. Во всех окнах, где должен быть погашен свет, темно. Охранник зевнул, вновь глянул на небо, только в промежутке между торцами зданий можно было понять, как медленно начинает проясниваться высокий стиснутый кусок городского неба.

Охранник хотел зевнуть во второй раз, но тут в самом верхнем этаже правого крыла, в распахнутом окне номера 508 вспыхнуло ровное маленькое сердечко зажженной спички. Кто-то закурил сигарету, и равномерно источив одну, от окурка зажег следующую. И третью, – все так же спокойно и равномерно.

Охранник знал, что знающие люди избегали и этот этаж, а уж номер в особенности. Хотя кто-то специально выбирали именно его. Уж слишком близко от «онкологички», слишком видно. И потом, там на верхнем этаже этого старинного здания, охранник это специально проверял на себе, в чердачном помещении несется и посвистывает себе вентиляторный ветерок в широкогорлых медных трубах вентиляции. Но это вовсе не ветер. Это поют и доносятся до нас, до нашего слуха, высокие женские и басовые мужские голоса. Они теперь не мешают друг другу, а существуют вместе.

И поют и славят они об одном – о той любви, которая посетила и дала им вечную жизнь. Они поют о том, что отныне и навсегда они станут вместе, и ничто не разъединит их, а общим домом станет вот этот выпуклый космический свод.

Когда-то в древности здешние пастухи, воины и мужи, на вон тех далеких меловых холмах умели нести всем такие песни на своих камышовых свирелях.

Коровы и козы переставали быть тогда просто мясом и молоком. Мы все – живые, и наши страдания это путь наверх и навсегда. Это то, что есть в каждом из нас; это то, что больше нас всех.

И тогда ночные звезды проливаются на землю тонким сияющим цветом. Это все для нас. Именно этот цвет ясно виден из окна на пятом этаже – химический свет ультрафиолета, которым залита операционная комната. Мужчина не сводит глаз со вспыхнувших только что ряды окон в онкологической больнице.

Теперь отныне и навсегда все висит на мне, а я сам вишу даже не на волоске, на ниточке, которую когда-то выдернула из своих юбок мать, чтобы перевязать мой палец, дергающийся от боли в нарыве под ногтем. Моя мать была колдуньей в своем маленьком мирке.

А я и не знал, что ее слова будут иметь такое значение для меня!

– «Пройдет время, взойдет солнце, нитка истлеет и порвется, пусть теперь, у Ванятки моего, боли боле не будет!»

Мужчина не смотрит вниз. Там нет ничего интересного. Нам двоим, тут уже нет ни места, ни счастья. И пусть снизу смотрит охранник, это к нему подойдет он сегодня вечером. После целого дня, когда ни поесть, а пить совсем чуть. Его на минутку запустили в палату, где отдельно лежала она.

Жена лежала очень прямо, смотрела только пред собой. Боль ее так прямила. А на прикроватной тумбочке стояла катушка черных старых ниток, взятых из дома. Это она. Она шептала.

Он уже знал, он утром это знал, чего уж тут скрывать. Жена попросила перевязать ей черной ниткой палец, как тогда. Потом попросила, чтобы он ушел до завтра, чтобы не смотрел на неё, такую…

И вот, уже вечером он встретился с тем охранником, отдал катушку ниток и показал, как ею пользоваться. Надо просто сделать несколько витков вокруг сустава, повторять вот эти слова, раз, еще раз, ничего не завязывать, нитка уйдет и тебе станет легче.

Ты сам это поймешь. Это у меня мать была такая, и это ее черная нитка. То почувствуешь, и все это потому, что ты мне приснился. Нет, после обязательно нитку теперь надо отдать другому, и никак иначе…

Но уже поднялся утренний ветерок, дул, дул, а потом взмахнул белой занавеской. В рамке между двух торцов зданий показалось солнце, самый краешек и стало быстро вставать, день начался. Медленно вспыхивает очередная утренняя заря.

Жизнь продолжалась все так же, но уже там, внизу, на Земле. Как теперь можно узнать назначено ли второе посещение, или уже не надо!?