Анатолий Григорьев - Судьба калмыка

–Согрейте его, он живой, а то утром солдаты унесут его на мороз как мертвого и он по-настоящему умрет.– рядом кто-то недовольно заворчал, но люди все-таки разошлись и старик опустил между ними мальчишку. Через некоторое время мальчишка зашевелился и рядом сидящие, довольные таким исходом, начали толковать меж собой.

– Вот видишь, Бог все-таки послал нам человека для помощи. И подбодрит, и молитву почитает, с таким и умирать легче. И точно в подтверждение этого, из угла где обычно сидел старик – гелюнг, полилась его заунывная молитва, просящая всевышнего принять в свое лоно новых пришельцев, покинувших сей мир. Другой частью молитв долгого богослужения была искренняя просьба за людей, пока еще живых, пребывающих в беде с ним. Деревянная фигура Будды, стоящая перед стариком на мерзлом полу, подрагивала и качалась от тряски вагона, и старику казалось, что он слышит звуки, исходящие от нее, переплетающиеся со стуком колес:

– Я слышу! Я вижу! Терпите, терпите!

Вдохновленный сознанием могущественности божества, он запел молитву более торжественно, с разными горловыми интонациями. Утомленные люди почувствовали в себе какое-то успокоение и стали засыпать, окончательно смирившись со своим положением. Такова уж воля Божья, коль мыкает с ними горе Его посланник – гелюнг.

Закончив молитву, старик долго сидел, закрыв глаза, прислушиваясь к различным звукам в вагоне. Он слышал сипение пустых трубок. Во время молитвы никто не курил. Он слышал тяжелые вздохи и перешедшее в хриплый шепот бормотание умалишенной матери, потерявшей сына. Она по-прежнему сидела в стороне от всех и качая сверток прижимала его к себе, бормоча:

– Би гемтэ бишив (я не виновата).

Он не пытался что-либо объяснить ей. Он понимал – рассудок потерян, его не вернуть. И днем, когда в вагон пробился свет, он подошел к ней и погладив ее по голове прошептал:

– Чи гемтэ бишив! (Ты не виновата!)

Женщина благодарно посмотрела на него, прижалась щекой к его руке, и радостно затараторила:

– Би гемтэ бишив, би гемтэ бишив! (я не виновата, я не виновата!)

Сидящие невдалеке старухи вытирали слезы и кивали головами. Они тоже были не виноваты. Прошла еще одна ночь, не принесшая никаких облегчений. Поезд довольно долго шел без остановок и ранним утром, когда еще было довольно темно. Старик долго стоял у зарешеченного окошка, подставив какой-то мешок под ноги, пытливо вглядывался в мелькающий лес. И наконец дождавшись того, чего он ждал, сказал ни к кому не обращаясь: город большой проезжаем, но здесь нам не остановят. И когда колеса загрохотали по рельсам, как в пустой бочке, он добавил: Мост железный, река большая. Большая, но уже вся заморожена. Многие обитатели вагона прильнули к дверным щелям и видели то, о чем говорил старик. Паровоз бойко бежал по огромному городу среди стоящих составов, с пыхтящими паровозами, готовыми сорваться с места как только пройдет этот их поезд со специальным литером – «Улус». На платформах стоящих составов громоздились зачехленные пушки, трактора, машины, составы с солдатами – эти очевидно шли на запад, на фронт. На других составах в таких же вагонах как и у них, мычали коровы, ржали лошади – это очевидно шли оттуда, с запада, с мест боевых действий. А может это был и их скот. И кругом солдаты, солдаты, солдаты. Многие совсем мальчишки.

– Наверное, мы очень важные люди, если нам уступают дорогу воинские эшелоны, – заключил старик и тяжело опустился вниз, потирая замерзшие руки.

Выехав далеко за город, их состав затолкали куда-то в тупик, но никто из охраны не бегал, не кричал, к дверям никто не подходил. Паровоз спешно заправили водой, покидали в тендер немного дров и паровоз снова выкатился на центральную магистраль.

– Мал-мала, немного не дотянули до конца, – заключил старик.

И точно, часа через три, уже ближе к половине дня паровоз стал снижать скорость, дергаться, и скоро совсем затих. Сразу забегала охрана, послышались приказы, крики. Матерясь и трудно дыша кто-то пытался открыть дверь. Она не поддавалась, низ ее промерз очевидно из-за мочи затекшей сюда, от бессильно лежащих людей.

– В гроб мать! – кряхтели охранники, пытаясь открыть дверь. Тщетно. – Ломик сюда тащи! – орали за дверью. Наконец по двери забухали чем-то тяжелым, ее нижний конец сорвался с паза и она ухнула вниз, косо залетев верхним углом в вагон, размозжив голову лежащему у двери вторые сутки мертвому парнишке. Подпрыгнув от удара о пол дверь развернулась и своей ребриной, окованной массивным железным уголком рубанула солдата – охранника прямо в грудь. Выпучив глаза он только и успел выдохнуть: – Ё..а… – и завалился на грязный снег, накрытый массивной дверью. Из-под двери была видна голова без шапки и плечи солдата. Кровь булькала из его рта, глаза были неподвижно открыты. – Круглова долбануло, быстро снимай с него дверь! – Зычно заорал кто-то из охраны. Быстро приподняли с солдата неимоверно тяжелую дверь, но помощь ему была уже не нужна. На грязно-сером снегу образовалась лужа крови, его глаза не мигая смотрели в небо. В метрах пятидесяти от этих вагонов горели костры в разных местах, и вокруг них сидели и лежали люди, там же стояло с десятка полтора санных повозок с заиндевелыми лошадьми, два трактора и одна полуторка. Закутанные по самые глаза платками и шалями возчики повозок, а это в основном были женщины и подростки, кинулись к вагону, где произошла трагедия. Майор охраны с растерянным лицом, размахивая автоматом отгонял зевак от места происшествия.

– Разойдись! Кто совершил диверсию на солдата? Кто толкнул дверь на него? – с перекошенным от злобы лицом орал майор и потрясал автоматом в сторону открытого вагона с кучей людей, неподвижно сидевших на полу. Люди жмурились от яркого света, неожиданно хлынувшего из огромного дверного проема, терли глаза и молчали. – Унести потерпевшего солдата при исполнении, в вагон охраны! Четверо солдат взяли за руки, за ноги своего товарища и понесли в вагон. Бабы сморкались, вытирали глаза, голосили. – Так и наши где-нибудь погибают с такими вот начальниками! – и косились на майора.

– Что, что ты сказала? А ну марш отсюда пока цела! Еще надо выяснить зачем вы тут крутитесь?

– А затем! Сверкнула глазами бабенка. – Если мы уедем отсюда, сам будешь их развозить по колхозам и леспромхозам. И не махай тут на нас оружием и не тычь, наши мужья, отцы и сыновья на фронте кровь за тебя льют. Подошедшие плотнее к майору бабы теснили его к вагону.

– Ты кого привез? Посмотри! Майор только сейчас трезво глянул в проем вагона и ужаснулся: от вида раздавленной замороженной головы парнишки и непонятной кучи людей, сидящих на полу. Он вдруг разъярился и заорал: Предателей привез, вот кого! А ну выходить всем из вагона! В ответ гробовое молчание. Грязные, сморщенные люди жались друг к другу, прижимали к себе плачущих детей, затравленно смотрели на него и молчали. – Кто тут старший? Кто говорит по-русски? – сообразил, наконец, майор. Из кучки людей с трудом приподнялся на ноги старик и, держась за край проема двери, поклонился: