Юлия Коликова - Под жарким небом Батуми. История, в которой каждый найдёт себя

– Сначала этот идиотский документальный фильм, который с треском провалился, теперь еще это!

– Он не провалился!

– Не провалился? Да его никто и смотреть-то не стал. Тебя поддержали только твои партийные друзья. А точнее собутыльники!

– Лали, аккуратно! Думай, что ты говоришь и о ком ты это говоришь! Их поддержки вполне достаточно.

– Более объективная публика не заинтересовалась твоим фильмом.

– Более объективная? О чем ты?

– Знаешь, Герман, есть в мире страны, где искусство ценится само по себе, а не в связи с политической идеологией.

– Да о чем ты?!

– Твой фильм был хоть как-то поддержан только потому, что он идеологически правильный! Не более того! В мире он никому неинтересен!

– Ты все еще про свои Канны! И что с того, Лали? Свет клином сошелся на этих Каннах?

– Нет, но ты обещал мне другую жизнь!

– Ты плохо живешь?

– А я не знаю, что будет завтра после выходки это жалкой актриски!

– Лали, замолчи!

– Будешь ее защищать?

Отец молчал.

– И это накануне твоей новой премьеры! Я так ждала этот фильм! Так ждала его триумфа! Ты обещал мне успех! Ты говорил мне, что этот новый фильм уж наверняка будет настоящим шедевром. Я мало терпела твоих шлюх?

– Лали!!!

– Что Лали, что? А ты думал, я слепая? Ты думал, все эти годы я ничего не замечала? Но это уже перебор, Герман! Ты спишь с актрисой, играющей главную роль в твоем фильме. И все бы ничего, но эта гадина лично распространяет листовки и призывает выйти на демонстрацию!

Иосиф знал о том, что происходило сейчас в Грузии, в основном из разговоров взрослых и имел представление, о каких листовках идет речь. Он слышал о том, что в университетах многие курсы преподают на русском языке, и это вызывает определенное недовольство. Слышал он также и о том, что официальным языком республики, возможно, станет русский. Такие разговоры ходили. Отец говорил, что большинство его друзей, представлявших грузинскую политическую элиту, настроены враждебно к этой мере и собираются бороться против нее, начав с демонстрации протеста. Иногда Иосиф слышал и другие слова кроме «демонстрации». Многие теперь опасались, что Москва крайне негативно отреагирует на происходящее, и боялись последствий.

– Тебя больше всего волнует не то, что я с ней сплю, а то, что она организует протестные демонстрации? – отец зло рассмеялся. – Скажи же, Лали? В тебе нет ни капли ревности! Ни капли задетого чувства! Только страх, верно?

– А ты не подумал о нашем будущем? Ты не подумал о том, во что может вылиться эта демонстрация, чем она может закончиться, как Москва отреагирует на это на все? И как это скажется на тебе, судьбе твоих фильмов и твоей семье?

– Лали, мои друзья в партии…

– Твои друзья в партии сами не знают, на что идут! Никто не знает, чем все это может обернуться! Неужели ты веришь в то, что Москва пойдет на уступки?

– С каких это пор тебя стали интересовать партийные дела и судьба грузинского языка? С каких пор ты стала разбираться в политике?

– С тех самых пор, как любовница моего мужа начала принимать в них активное участие.

– Это твои московские друзья, к которым ты стала так часто летать, научили тебя?

– Я переживаю за свою жизнь!

– Довольно, Лали.

– Довольно? Довольно?! И это все, что ты можешь мне сказать?

– Что ты хочешь услышать от меня, Лали?

– Я выходила замуж за успешного талантливого режиссера.

– Что же поменялось с тех пор?

– Талант. Куда он делся, Герман?

На кухне раздался страшный грохот и звуки бьющегося стекла. На мгновение крики стихли. Этого сердце Иосифа выдержать не смогло. А вдруг отец убил мать? Или это она выхватила нож и…

– Мамочка, перестаньте, – с диким криком бросился он на кухню.

– Не вмешивайся, – рявкнул отец. – Возвращайся в комнату.

– Папа, – начал было Иосиф, но, встретив взгляд отца, не решился продолжить.

Перед тем как уйти из кухни, его внимательные глаза успели вырвать из картины общего хаоса перевернутый посудный шкаф, разбросанные по полу осколки тарелок, чашек, блюдец и маму, отвернувшуюся к окну и не смотрящую на него.

– Ступай, Иосиф, – уже чуть спокойнее ответил отец.

Иосиф послушно отправился в комнату. Однако на этот раз он плотнее прижался к стене, чтобы слышать все, что будет сказано отцом и матерью дальше. Отец говорил намного тише и спокойнее.

– Лали, послушай меня. Я говорил, что люблю тебя. Ты одна имеешь для меня значение. Для меня важна ты, Иосиф, семья. Да, я виноват перед тобой. Перед вами обоими. Позволь мне все исправить. И… и эта женщина не причинит вреда ни мне, ни моему фильму, ни моей семье. Я обещаю тебе, что этот фильм перевернет весь кинематограф и будет не просто упомянут на Каннском фестивале, а удостоится награды.

Мама ничего не отвечала.

«Скажи же хоть что-то, мамочка. Прости папу, он так любит тебя».

– Лали?

– Герман, я устала, – наконец тихо произнесла Лали. – Я просто хочу, чтобы все было как раньше.

– Прошу тебя, давай все забудем. Осталось совсем немного до окончания работ над фильмом. Бери Иосифа, летите в Батуми, а я прилечу следом, и мы вместе будем ждать выхода моего фильма в нашем доме. Умоляю, Лали.

Мама опять молчала.

– Ну скажи же что-нибудь, Лали.

– А как же школа?

– Я тебя умоляю, Иосиф лучший ученик. Он наперед знает программу этого класса. Пару недель в Батуми ему не повредит. Кроме того, он очень любит Батуми.

– Я отправлю Иосифа с бабушкой в Батуми, – начала мама и замолчала.

– А ты?

– А я хочу некоторое время побыть одна. Я полечу в Москву.

Сердце Иосифа снова заколотилось с удвоенной скоростью. Он понятия не имел, что это означало. Он только понимал, что так не должно быть, что это не обычная история, что раньше так не было и что последствия могли быть самыми непредсказуемыми.

– В Москву? Опять, Лали? Что значат эти твои постоянные поездки в Москву? – растерянно произнес отец.

– Я же сказала, я хочу побыть одна, Герман.

Через пару дней Иосиф с бабушкой прилетели в Батуми. Накануне вечером мама простилась с ними и обещала скоро приехать. Иосиф не знал, полетит она в Москву или все же останется с отцом в Тбилиси, но не решался спросить. Эта неопределенность и неизвестность тревожила его. Ему было так неспокойно, что даже соленый воздух прибрежного Батуми, запахи и звуки любимого летнего дома не могли отвлечь его от этих переживаний. Как мог он отвлекаться на море, солнце, сад и вкусные бабушкины завтраки, когда мама так несчастна и так далеко? А вдруг он вообще больше никогда не увидит маму?

Вечером Иосиф открыл листок, написанный им четыре года назад и бережно хранимый все это время. На этом листке навсегда сохранился тот завтрак, где мама и папа были счастливы, любили друг друга и не ссорились.