Дмитрий Лагутин - Слышимость

Наконец, я услышал голос сестры.

– Я знаю, что ты здесь! – кричала она, по-видимому, стоя на крыльце.

Я прижался к стеклу, но не мог ничего увидеть.

– Я знаю, что ты в сарае!

Сестра боялась заходить в сарай – до дрожи в коленях. Ни под каким предлогом нельзя было ее заставить.

– Почему ты себя так ведешь? – продолжала кричать она. – И себя позоришь, и меня!

Я молча смотрел, как плавают над верстаком пылинки. Закопошился в карандашнице жук, заскребся.

– Терпение, – шепнул я ему. – Надо переждать бурю.

Жук затих.

Пробежал по верстаку косиножка, юркнул в щель.

Я выдвинул покосившийся ящик, наугад вынул из него записную книжку рыболова – она так и называлась: «Записная книжка рыболова». На обложке была нарисована глазастая щука с пастью, полной мелких острых зубов. Вся книжка – от корки до корки – была исписана ужасным дедовым почерком. В низу каждой страницы помещалось изображение какой-нибудь рыбы или животного, давалась краткая характеристика. Я раскрыл книжку посередине и прочел:

«Окуни держатся преимущественно в местах с тихим течением, мелкие и средние летом –на небольшой глубине, в местах, сильно заросших водяными растениями, крупные – всегда в более глубоких местах».

И рисунок – вытянутая рыба с полосками на спине и короткими ершистыми плавниками.

Я вернул книжку в ящик и прислушался. Аккуратно подошел к двери, надавил, посмотрел в щель.

Сарай расчертила пополам полоса ослепительного света.

На крыльце никого не было, дверь без замка была распахнута настежь.

Я надавил сильнее, выглянул из сарая, осмотрелся.

В окне кухни белела лысина деда, склонившегося над столом. На небо точно тюль накинули – над крышей растянулись тоненькие прозрачные облака. На их фоне парила, раскинув крылья, чайка. Ветер усилился, трава клонилась к земле.

Я вернулся за карандашницей, снова влез локтем в паутину, медленно открыл дверь и вышел во двор. На всякий случай заглянул за сарай, сорвал еще один пучок травы, сунул жуку – и на цыпочках прокрался к крыльцу.

***

Дед сидел над разобранным замком, подперев ладонь щекой. Глаза его были закрыты. По радио объявляли прогноз погоды.

– Радуйтесь, дачники, дождь – будет! – ликующе восклицал диктор.

Я осторожно поставил карандашницу на стол, подошел к раковине.

– И завтра – будет, – продолжал диктор. – И, может быть, послезавтра. А вот со следующей недели, – голос его погрустнел, – вернется жара.

Я пустил из крана тонкую струйку воды, намылил губку и принялся тереть ей тарелку.

– Победа любит старание, – услышал я из-за спины сиплый голос деда. – Как твой жук?

Он прокашлялся, подтянул к себе карандашницу и заглянул в нее.

– Настоящие джунгли!

Я домыл посуду, выставил на полотенце.

– А я все мучаюсь с этим несчастным замком… – пробурчал дед, отодвигая карандашницу. – Доведет он меня…

– Купи новый, – предложил я, усаживаясь на свое место.

Дед всплеснул руками.

– И дверь новую купим! Если что-то можно починить, нужно это починить.

Он снял очки, подышал на них, вытер салфеткой. Вернул на переносицу и взял пинцет.

– Помог бы.

Я заерзал на стуле.

– Что я могу?.. – промямлил я. – Будем вдвоем сидеть.

Дед наклонил голову насмешливо.

– Мне еще пыль вытирать, – сказал я.

Дед кивнул.

– Другое дело. Пыль вытирать – важное занятие.

И он стал раскладывать перед собой железки.

– Не понимаю… – шептал он себе под нос. – Все собираю, а чего-то не хватает.

Я посмотрел в окно. Над Витькиным домом стояла белая стена облаков. Казалось, что она будет расти, расти, а потом выгнется над нами аркой.

– Что там на улице?.. – спросил дед. – Хорошо?

– Хорошо.

– Витька не приехал?

– Еще неделя.

– Счастливый человек… – дед отложил пинцет и посмотрел в окно. – Купается сейчас, поди, загорает.

Я пожал плечами.

– Я на море не был… знаешь сколько?.. – дед принялся загибать длинные пальцы.

Он вдруг посмотрел на меня и прищурился.

– К Таньке-то – кавалер приходил.

– Циркуль, – поправил я.

Дед усмехнулся, покачал головой.

– Ну, циркуль, циркуль…

По радио опять заговорили про книги.

– Молодежь сегодня почти ничего не читает. Если верить опросам… Да и не только молодежь! Такими темпами…

Дед прислушался, вытянул руку, сделал погромче.

– Что может предложить литература современному человеку? Родители не понимают детей, дети не понимают родителей, мой сын не знает, кто такой Фламбо, представляете, до чего мы дошли?..

Дед покачал головой.

– Читать нужно… – вздохнул он. – Без книги – никуда.

Он посмотрел на меня.

– Вот ты что сейчас читаешь?

– Ничего, – соврал я.

Дед всплеснул руками.

– Это ты зря… – сказал он. – Зря, брат… Чтение – это ж… Это ж…

За окном засвистел ветер, яблоня замахала ветвями, береза за Витькиным домом склонилась в сторону, точно разглядывала что-то, форточка ударилась о косяк. В коридоре с тумбочки слетела газета, шлепнулась на пол.

– Вот так, – сказал задумчиво дед и посмотрел на замок. – Ну вот что мне с тобой делать?

Он перевел взгляд на меня.

– Иди-иди, пыль сама себя не вытрет.

Я встал, взял карандашницу. Жук блестел сквозь траву.

– Книги, это… – сказал дед, протирая очки.

Он потряс очками.

– Но – надо найти свою, да. Вот подрастешь, – он пристально посмотрел на меня. – Я тебе дам мою, сердешную…

Он склонился над замком.

– А пока иди, иди.

Я вышел в коридор, из коридора в столовую, из столовой – в ванную. Снял с крючка тряпку, сполоснул, отжал.

Окошко ванной – узкое, завешенное шторкой – тоже смотрело во двор. Я отодвинул шторку и увидел, что яблоня размахивает ветвями, словно отгоняет от себя мух, что все трепещет и развевается – а березу шатает из стороны в сторону, как пьяную.

Стена облаков стала еще выше, потемнела и теперь напоминала горный хребет.

Я еще раз отжал тряпку и вернулся в столовую. Поставил карандашницу на подоконник – с этой стороны небо было совсем чистое – и приступил.

Одну из стен целиком занимал книжный шкаф – и поэтому казалось, что в столовой пахнет книгами. Хрустнули, заскрипели, задыхаясь, старые часы – маятник задрожал. Я ходил по столовой с тряпкой и постоянно на что-то отвлекался – то прорычит за окном мотоцикл, то захочется в сотый раз перелистать подаренного Витькой «Айвенго» – с шикарными иллюстрациями – то еще что-нибудь.

Потом я влез в дедово кресло, откинулся, покачался туда-сюда.

На столике рядом с креслом лежала «сердешная» книга – обернутая для сохранности газетой. Я дотянулся до нее, открыл заложенную страницу и прочел – зачем-то вслух:

– Перед войной административно войдя в Казахстан, – я прочистил горло, – Чебачинск остался русской, казачьей, – я снова прочистил горло, – сибирской провинцией.