Дмитрий Лагутин - Слышимость

Дед читал эту книгу по кругу – раз за разом. Я же в ней ничего не понимал – и потому она казалась мне таинственной, загадочной и притягательной.

Загадочнее была только энциклопедия про космос – потому что всю семидесятую страницу занимала гравюра, на которой человек с посохом выглядывает за край земли, причем головой он как будто протыкает небо.

Я услышал, как щелкнула дверь в комнате сестры, потом ее шаги – в зале.

Бежать было поздно.

Сестра вышла в столовую, бросила на меня короткий ледяной взгляд и молча прошла мимо. Через минуту она прошла обратно, держа в одной руке кружку с молоком, а в другой – блюдце с печеньем.

На этот раз она на меня даже не посмотрела.

Я услышал, как дверь ее комнаты щелкнула, закрываясь – и только тогда выдохнул. За окном снова прорычал мотоцикл, я выглянул за тюль, прижался щекой к теплому стеклу, проследил взглядом за уплывающими в конец улицы клубами пыли. Потом нехотя встал, вернул книгу на место и, размахивая тряпкой, прошествовал в свою комнату.

Горный хребет из облаков вытягивался, огромные глыбы – целые утесы! – отрывались от него и пускались в самостоятельное плавание. Над крышами сновали ласточки, в сирени кто-то оглушительно чирикал.

Я протер стол, тумбочку, спинку кровати, полку, подоконник, подпрыгнул и хлестнул по шкафу. Со шкафа на пол медленно спланировал пыльный ком. Я наклонился, зажевал его тряпкой, а когда выпрямился – встретился взглядом со своим отражением в зеркале.

Зеркало крепилось к дверце шкафа и самую малость растягивало отражение вширь.

«Нет, – снова подумал я, – у меня глаза совсем не такие. У деда глаза серые, лучистые, с рыжими точечками».

Такие глаза были и у мамы – один в один.

У сестры глаза – бабушкины: карие, острые, на солнце загорающиеся золотом.

И только у меня… Со стороны можно сказать, что они такие же, как у мамы, у деда – серые, подумаешь. Но если присмотреться… У них глаза теплые, а у меня – холоднее, светлее, не серые даже, а какие-то почти синие, и точечек рыжих нет.

У меня глаза – как у отца.

Раздался глухой стрекот, и в зеркало я увидел, как по небу плывет кукурузник – крохотный, похожий на игрушку. Он нырнул в широкое облако, стрекот стал тише, потом усилился, потом стал угасать, таять – и скоро совсем исчез.

Я отступил на шаг, повернулся боком, скосил глаза, рассматривая свой профиль – нос, подбородок, скулы. Улыбнулся, нахмурился, опять улыбнулся и отметил, что чертами я скорее похож на маму – а то и на деда, какой он на старых фотографиях.

Я сразу повеселел, помахал отражению тряпкой, вышел в столовую и в те несколько шагов, что отделяли меня от подоконника, успел представить себя старым, седым и бородатым – я представил, как буду сидеть в кресле и читать «сердешную» книгу, или дремать, или смотреть телевизор, или слушать радио.

А когда я подошел к подоконнику и заглянул в карандашницу, оказалось, что жука в ней нет.

***

Видимо, он вскарабкался по траве и выбрался наружу.

В мгновение ока я обшарил столовую – заглянул под кресло, даже отодвинул угол дивана от стены – среди комьев пыли покоились фломастер без колпачка и брелок для ключей.

Жука нигде не было.

Я вернулся в свою комнату, обыскал ее, залез под кровать, сдернул и вытряхнул покрывало, перевернул подушку, прошерстил тетради, рассыпанные по столу, выдвинул и проверил ящики в тумбочке.

Безрезультатно.

Тогда я пошел в зал и проделал все то же – заглянул в каждую щель, за каждую дверцу. На мамином столе лежали журналы с выкройками – я и их перелистал.

Пока искал, от кухни потянулись – даром что дверь закрыта – запахи обеда. Слышно было, как стучит посудой дед.

Оставалась одна комната, в которой я не посмотрел – сестры. Дверь была приоткрыта, и жук запросто мог пролезть – но сестра бы заметила, и я бы об этом узнал сразу, по ее крикам.

Жуков она недолюбливала – даже перед майскими робела.

А если не заметила? Она когда учит – хоть из пушек пали.

Я постучал.

Тишина.

Я постучал снова.

– Что тебе нужно?

Я напустил на себя сумрачный вид и вошел. Сестра сидела за столом спиной ко мне, у окна. Стол заставлен книгами, самая большая, в центре – открыта.

Я кашлянул.

– Что?

– Таньк, – сказал я серьезно, – у меня жук потерялся… Бронзовка…

– И?

Она даже не поворачивалась. Одной рукой она листала книгу, другой – безостановочно писала в пухлую тетрадь.

«Какая у нее узкая спина, – подумал я. – Худющая».

И локти у нее торчали в разные стороны – острые, бледные. Если бы не копна русых волос, со спины ее можно было бы принять за мальчишку.

– Я это… – я развел руками. – Может, он к тебе забежал? Зеленый такой, блестящий.

Она на мгновение перестала строчить, приподняла руку, оттопырив локоть, но тут же вернула ее на место.

– Нет, – коротко сказала она. – Никаких жуков здесь нет.

Я замялся.

– А ты посмотри, а? – попросил я. – Вдруг есть.

Она меня точно не услышала – писала и писала. Стянула со стопки еще одну книгу, раскрыла, положила на первую.

– Татьяна, – позвал я строго.

Она не реагировала – пишет себе, и хоть трава не расти.

Я посмотрел по сторонам – на первый взгляд жука в комнате действительно не было. У сестры всегда идеальный порядок – все аккуратненько, комар носу не подточит.

Я сел на краешек кровати.

Пахло цветами – на комоде стоял букетик, который, я знаю, сестра собирала сама. Букетик стоял в высоком стеклянном стакане – на кружевной салфеточке. Она вообще цветы страсть как любит – и на обоях у нее цветы, и на покрывале, и даже картина над комодом – белая сирень в синей вазе. И окно у нее выходит ровно на сирень – а вот сарая не видно, хотя окна у нас совсем рядом.

Во дворе было светло по-прежнему, но тот край неба, над Витькиным домом, весь затянуло, и это уже был никакой не горный хребет, а обычная серая туча – низкая и неопрятная. Ветер налетал порывами – и сирень ходуном ходила.

Сестра перестала писать и повернулась ко мне.

– Вот что тебе нужно? – спросила она. – Чего ты здесь сидишь?

Я нахмурился.

– Хочу и сижу. Жука караулю.

Она усмехнулась и покачала головой.

– Понятно. Я думала, извиниться пришел.

Она отвернулась и снова заскрипела ручкой.

– А за что мне извиняться, интересно знать? – пошел я в наступление.

Ноль реакции.

Я привстал и стянул с книжной полки потрепанный том.

«В конце концов, – подумал я, – жук мог просто улететь. Форточки-то открыты».

И прочел нараспев:

– Пребывая в деревне, человек вынужден находиться в очень ограниченном кругу людей…

Сестра не сразу поняла, потом развернулась и выхватила из моих рук книгу.

– Мне заниматься надо! – воскликнула она, возвращая книгу на полку. – Паясничай где-нибудь еще!