Людмила Дорогинина - Розовый дом на холме

Много лет спустя, когда мама начала частенько вспоминать свое детство в оккупированной Украине, она рассказывала, что при отступлении немцев сельчане находили трупы немецких солдат, снимали с них серые шинели и кипятили в воде с кусками ржавого железа. Ткань приобретала черный цвет, из нее шили пальто. Немецкое сукно было очень качественным. Может, это шло оттуда – переделать, перешить и «пустить в ход».

Гораздо позже я поняла, что мама никогда не спрашивала меня, чего я хочу, она решала все и за меня, и за папу. Я бунтовала, пыталась убегать из дома. Брала какую-то еду и укатывала на велосипеде в дальние дали, аж за аэродром. Но наступал вечер, я пробиралась к дому, пряталась на нашем огороде и слушала, как папа ходил по улице и звал меня. В конце концов я сдавалась и выходила из укрытия. Папа обнимал меня и пытался примирить с мамой, мама же посмеивалась: «Ну что, недалеко убежала?»

Однажды я раскапризничалась, требовала чего-то от папы, случайно смахнула чайник для заварки со стола, он разбился, а папа шлепнул меня по попе. На минуту мы оба замерли.

– Прости меня, пожалуйста! Как я мог! Моя дорогая, моя любимая, прости меня!

Папа учился в институте, ему было нелегко. После ужина, когда мы ложились спать, он располагался за кухонном столом, включал настольную лампу и занимался. Из института ему приходили задания, их надо было выполнять и отправлять в Москву. Дважды в год папа ездил на сессию, откуда привозил нам подарки и много рассказов об экзаменах, преподавателях и студентах. Останавливался он у своей тети Ани на Шаболовке. Поначалу все шло вроде бы хорошо: первый курс он закончил, но дальше стало сложнее, я видела на столе «простыни» чертежей, стопки учебников и тетрадей. Стали появляться «хвосты», несданные экзамены, отложенные на потом. Хотя вечерами, если не было ночных полетов, и особенно перед сессиями, папа садился за стол и включал настольную лампу. Иногда мы просыпались от характерного треска – это он, заснув и вытянув ноги, давил грампластинки фирмы «Мелодия», лежавшие в картонной коробке под столом (другого места в доме для них не находилось). Мама его «пилила».

– Или спи, или занимайся! – ей было жалко пластинок и мечты о папином высшем образовании.

– А ты убери их оттуда!

– Куда убрать? Покажи, куда убрать? У всех уже новые квартиры, а мы так и будем сидеть тут на головах друг у друга! Вечный студент, лучше бы я пошла учиться – закончила бы уже давно.

Эти перепалки я слышала все чаще и чаще. Но он засыпал все равно, просыпался часа в три ночи и тогда мог продуктивно учиться.

Однажды, когда мы лежали уже в постелях: я на раскладушке между столом и пианино, а братик в своей деревянной кроватке, стоявшей в изголовье родительской неширокой кровати, мама позвала меня на кухню. Тихонько потрескивала печка, и папа, разомлев после рабочего дня, уже похрапывал, сидя на неудобном стуле.

Мама взяла большой гвоздь (откуда он появился – был уже ею заготовлен?), нагрела его на металлической поверхности печки и, чем-то обмотав, чтобы не обжечь себе пальцы, стала накручивать на него папины волосы, прядочку за прядочкой. Над лысиной появилось облачко из мелких-мелких кудряшек, запахло паленым. Папа даже не проснулся. Мне затея не нравилась, но мама едва сдерживала смех, озорно поглядывала, и я ей подыгрывала. Надо сказать, что папа ревностно относился к своей прическе. Рано начав лысеть, он зачесывал негустую поросльс одной стороны на другую, прикрывая лысину. Летом обязательно носил шляпу или форменную фуражку.

Проснувшись, я даже и не вспомнила про нашу проделку, но скандал получился большой. Умываясь, папа, как всегда, взял свою маленькую расчёсочку, чтобы сделать себе укладку под названием «внутренний займ», и увидел кудряшки. За ночь они ни на чуточку не развились – горячая завивка! Он застонал, как идти на работу?! Мама виновато засуетилась вокруг: давай намочим, давай расчешем, я не думала, я не хотела… А потом опять про то, что институт он никогда не закончит и т. д.

Мама моя была не из тех, кто смиряется с трудностями, а из тех, кто их преодолевает.

Был найден некто, кто за деньги выполнил за папу все чертежные работы и еще какие-то сложные задания, кажется, это была тригонометрия, и они в срок были отправлены в институт.

– Ну хорошо, может, ты найдешь кого-нибудь, кто за меня и сессию будет сдавать?

Под Новый год мы обычно ездили в Москву к нашим родственникам: поездки в метро, вкуснейшее мороженое – эскимо, посещение Красной площади, ГУМа. Даже просто в квартире тети Ани было очень хорошо. Например, она часто говорила нам: «Чайку попьем?» Мама бежала на кухню ставить чайник, а мы выставляли на большой круглый стол несчетное количество банок с различным вареньем, малиновым, клубничным и даже из райских яблочек, вкусное печенье и шоколадные конфеты.

– Мы – московские водохлебы, – говорила тетя Аня и пила несколько стаканов.

Дома у нас было совсем по-другому. Принеся, например, коробку конфет, мама прятала их куда-нибудь подальше. Однажды случайно обнаружив конфеты, я не удержалась, открыла коробку и съела несколько, они лежали россыпью и «недостача» (слово часто употреблялось на маминой работе) обнаружена не была. Позже мы с братом частенько пускались на поиски конфет, мы делили комнату на квадраты и рылись, кто в книжном шкафу, а кто в шкафу для одежды. Однажды мама вышла с полупустой коробкой из спальни.

– Ну что вы делаете, мне нужно было на «магарыч» отдать…

Но, странное дело, не стала нас ругать, а даже засмеялась, кажется, это ей даже понравилось. Так что мы продолжали в том же духе: она прятала, а мы находили и ели. Но открыто, где-нибудь в серванте или в вазочке, конфеты у нас никогда не лежали, и меня удивляло, если я видела что-то подобное у других.

По телевизору (у тети Ани он был малюсенький, один из первых, с линзой) шли новости и читал их известный всей стране диктор.

– Игорек (имелся в виду Игорь Кириллов) что-то сегодня плохо выглядит, – говорила тетя Аня про диктора, это был ее школьный товарищ.

Повидаться с нами приходили ее сыновья, студенты московских институтов. Однажды они оба привели своих девушек, знакомиться. Девушки были необыкновенно модными и красивыми, столичные штучки. В нашем городе таких встретить было нельзя. Они смело болтали и смеялись. Мы робели. Потом тетя Аня спрашивала маму, кто ей больше понравился.

Папина тетя жила на шестом этаже в доме с лифтом в общей квартире на троих соседей. Меня поражал длинный туалет с высоким окном, в которое была видна Шуховская телебашня. Вечером она светилась огнями так же, как по телевизору на Голубом огоньке. Я часто задерживалась в туалете, чтобы посмотреть на нее. Мама носилась по магазинам: покупались красивые платья и костюмы, пальто и обувь, очень яркие китайского производства платьица для меня, что-нибудь для Нины Васильевны, подружки и соседки, она была большая модница.