Людмила Дорогинина - Розовый дом на холме

– Тебе пойдет, давай я тебе отрежу! – предлагаю я.

– Давай! – она притащила бабушкины портняжные ножницы.

Намочили волосы, расчесали на лоб, и я отхватила, немного кривовато, но ничего, подправила еще. Лена счастлива, она теперь модница, как городская сестра.

К ужину собирается семья, тетя Оля видит Лену с челкой и с размаху бьет ее по лицу: «Это что еще такое!?»

В музыкальной школе уроки сольфеджио и музыкальной литературы вела жена директора, вечно зевающая раздраженная полная женщина.

– Прекратить это безобразие сию же минуту! – взвизгивала она, всегда с опозданием входя в класс и слыша, как мы в шесть рук барабаним рок-н-ролл или твист.

Надо сказать, что исполнение всяческой популярной музыки в нашей школе было под строжайшим запретом. Из нас готовили рихтеров и гилельсов, не иначе.

Она садилась за учительский стол, при этом ее очень большой бюст уютно укладывался на него. На это было как-то стыдно и в то же время смешно смотреть.

Моя соседка, мы сидели по двое за небольшими столами, как-то раз оттянула свою кофту и разложила ее на столе, примерно так же, как жена директора укладывала свою грудь. Мы хихикнули.

– Кто смеялся? – все сосредоточенно смотрели на доску, я еле-еле сдерживала смех. Учительница грозно осмотрела класс и опять отвернулась к доске. Наташка снова сделала движение вперед, теперь уже подставив кулаки под кофту.

Я попыталась сдержаться, но слезы брызнули из глаз, и у меня началась просто истерика.

– Вон из класса! – меня впервые в моей школьной жизни выгнали из класса, но истерика не проходила, и я просто рыдала от смеха в коридоре.

На следующий урок я не пришла, очень боялась повторения всей истории, потому что даже дома при одном воспоминании меня охватывал истерический смех.

Эта же учительница вела у нас хоровые занятия. Мне посчастливилось, я посетила хор только три раза.

По воскресеньям в десять утра отобранные нашим дирижером ученики собирались в зале, выстраивались на скамейках в несколько рядов, и начиналась репетиция. Мне в общем-то нравилось петь в хоре, но на первой же репетиции в душном, жарко натопленном помещении мне стало плохо. Выходить, даже просто шевелиться, во время репетиции она не разрешала, так что я просто медленно «опала», ухватившись за соседку. Очнулась я в коридоре на черном кожаном диване, одна из девочек обмахивала меня газетой.

– Что это с тобой? Будешь петь или пойдешь домой? – спросила меня учительница.

– Лучше домой.

На следующей репетиции все повторилось, я терпела до последнего, пока не упала.

– Да что же это ты тут за концерты устраиваешь?! Не хочешь ходить на хор?! – с угрозой спросила она, когда я очнулась на диване.

– Хочу, – слабым голосом ответила я.

– Тогда нечего падать тут мне. Еще раз упадешь – исключу из хора.

В третий раз все заранее уже смотрели на меня с сочувствием, я решила контролировать ситуацию и, если что, поднять руку.

Дирижер поглядывала на меня. Наверное, я побледнела, потому что она сказала:

– Все, выйди отсюда и больше на хор не приходи.

Я еле дошла до дивана.

Освобождение от хора меня и обрадовало, и огорчило. Дело в том, что я влюбилась в баяниста, мальчика из нашей же музыкальной школы, который аккомпанировал нам, хористам. Не знаю, как это произошло. Я видела его в основном со спины, он со своим баяном сидел на стуле перед хором, но я стала думать о нем и искать встречи. Встретиться было довольно сложно, мы учились в разных общеобразовательных школах, в разные смены, и увидеть его я могла только на хоре. Но от хора меня освободили, и вот я, отличница по жизни, отпрашиваюсь в школе с последнего урока, прибегаю в музыкальную школу (каким-то образом я узнала, когда у него урок по специальности), сажусь в коридоре на кожаный диван и жду. Он выходит из класса, проходит мимо, и уходит домой, но я счастлива – я его ВИДЕЛА! И, кажется, он посмотрел на меня.

Следующим этапом было сопровождение его от музыкальной школы до автобуса: я делала вид, что только что освободилась и тоже шла к автостанции. Позади него. Влюбленному сердцу и этого было недостаточно. Я стала садится вместе с ним в его автобус и ехать совершенно в противоположную от моего дома сторону. Он стал замечать меня (помнил, наверно, как я в обмороки падала) или чувствовал мой гипнотический взгляд на своем затылке и однажды сказал:

– А ты куда вообще едешь?

– Да мне надо, – загадочно ответила я.

Дома мной велся тайный дневник:

Число…

Время…

Место действия…

Само действие, например: посмотрел, заговорил…

Пришла весна. Мы с классом пошли в лес за подснежниками. С маленькими голубыми букетиками мы шли домой, и я встретила его! Тоже с подснежниками!

– Привет!

– Привет!

В дневнике этому событию было посвящено несколько страниц: кому же это он мог нести подснежники?!

Про половое созревание с нами тогда никто не говорил, но, совершенно очевидно, что бешеный взрыв гормонов требовал любви, так что влюбится можно было даже в чью- то спину.

Наталья Павловна, молоденькая студентка заочного отделения, преподавала «общее фортепиано». Играли мы исключительно то, что мне нравилось, так что после урока я бежала домой, чтобы побыстрей начать разучивать новую пьесу. Сейчас я думаю, что это очень правильная методика для основной массы детей, обучающихся музыке – играть для души, играть то, что нравится. Папа заслушивался моей игрой и, сидя у пианино, заказывал: а теперь Сильву, а еще Полонез. Кажется, мою учительницу волновало и интересовало все, хотя мы встречались только на уроке общего фортепиано раз в неделю. Некрасивый воротничок на моем форменном платье или небрежно заплетенная коса вызывали замечания: «Ты же девочка, следи за собой!» Позже – слишком яркий цвет моего болоньевого плаща или родинка на шее, которую надо немедленно удалить. В наше время многие бы не согласились с таким вторжением в личную сферу, но для меня это было очень важно, маме некогда было учить меня всему такому. Наталья Павловна играла мне замечательные произведения, сама готовясь к экзаменам в училище, и я мечтала сыграть их тоже. По окончании школы по классу скрипки, мне оставалось закончить десятый класс общеобразовательной школы, и Наталья Павловна предложила: «Ты могла бы за этот год подготовить программу и получить свидетельство об окончании школы по классу фортепиано. Я думаю, ты могла бы, если захочешь, поступить в музыкальное училище». «Народник» был удивлен таким предложением, подобных прецедентов еще не было. Но он разрешил оформить меня как ученицу вечернего отделения: «посмотрим, что Вы там нам покажете».