Андрей Брыксенков - РАССКАЗЫ ЗА ЖИЗНЬ

Хозяйка живо интересовалась тем, что творил художник. Она часто устраивалась к него за спиной и наклонялась, рассматривая детали на портрете, при этом её прелести, как бы нечаянно, соприкасались с плечом живописца. Женщины это умеют делать очень тонко. Семён Миронович даже через рубаху чувствовал волнующую теплоту и упругость прелестей и начинал возбуждаться.

Работа над портретом походила к концу. Осталась некоторая деталировка и изображение орденов. Поскольку изображать ордена можно и без присутствия модели, Устюгов однажды отправился в дом Инокентьевых с утра. Хозяйка вышла к нему в муслиновом пеньюаре. В нём она была особенно прелестна и обольстительна. Семён Миронович не стал сопротивляться её обольщению.

Вскоре работа над портретом была закончена. Инокентьеву портрет понравился. Он щедро оплатил труд художники. Но посещение Устюговым дома Инокентьевых не прекратилось. По настоянию Веры Николаевны Устюгову был заказан портрет Коленьки. Роман набирал силу. Верочка уверенно овладевала душой и сердцем художника.

Петербург радостно отпраздновал святую Троицу. После праздников, в конце июня отправился Семён Миронович на Ильмень-озеро обживать новый дом. Для компании он пригласил с собой своего товарища по Академии. Они сошли с поезда в Бологом с тяжелым саком и крупным чемоданом набитыми красками, кистями, мастихинами, лаком, акварельной бумагой, палитрами. Туда же были втиснуты четыре холста на маленьких подрамниках. Мольберт брать не рискнули. Тяжеловато будет. Решили сколотить что-либо подобное мольберту из местных материалов.

Художники заглянули в привокзальный буфет, где взяли по два бутерброда с сёмгой, водки и чай с большими пряниками. Подкрепившись, они вышли на улицу и сразу же наняли извозчика до Валдая. Товарищи тряслись на телеге, набитой сеном и с удовольствием вливались в милый сельский мир, добрый и светлый с верещащими пичугами, с пёстрым разнотравьем, с красивыми лесами, чего в Питере и близко не было. А Устюгов дополнительно радовался тому, что имеет свой дом в такой благодати и, что он в тёплое время года станет здесь жить и никто ему не будет мешать.

В Валдае они зашли в бакалейную лавку и загрузили подводу кульками с крупой, макаронами, мукой. В магазине «Сыр и колониальные товары» накупили и сыра и разнообразных продуктов. Овощи, молоко, яйца они намеревался закупать у деревенских в находившейся не вдалеке деревне Подгорье. Отоварившись продуктами для первых потребностей, они устремился к новому дому, до которого оставалось ещё четыре версты.

Дом располагался среди редких, высоких елей. Он был совершенно необычен своей простотой. Ни колонн, ни балконов, мезонинов, ни фризов, карнизов, ни флигелей. Это был двухэтажный параллелепипед накрытый двухскатной черепичной крышей. Первый этаж – кирпичный, второй, – сложенный из еловых брёвен. Фасад разнообразило просторное крыльцо. С противоположной стороны дом имел застеклённую веранду с видом на озеро.

Первым делом хозяин растопил лежанку. На одну конфорку он поставил чугунок с макаронами (посуду он завёз раньше, когда рассчитывался с артелью) на вторую – сковороду, на которую бросил пару ломтей ветчины. Не дожидаясь готовности макарон, он разложил на столе хлеб, соль, масло, сыр, колбасу. Выставил бутылку смирновской. Положил на тарелки скворчащую ветчину. После чего наполнил два стакана водкой. Художники сели за стол, перекрестились: «С новосельем вас, Семён Миронович!»

Через две недели товарищ уехал в Петербург и постепенно навалилась на Устюгова тоска. Ему нынче было скучно и плохо в одиночестве. Его тянуло в горд, к друзьям. Деревенские прелести действовали угнетающе. Ели под ветром мрачно шумели, каркали вороны, тучи уныло висели над горизонтом, ночные шорохи и вскрики вызывали тревогу.

Художник не с проста захандрил. Не зря ему наскучили сельские прелести, от которых он ещё недавно приходил в восторг. Причина для тоски была: ему остро захотелось встретится с Верой. Семён Миронович начал подумывать о возвращении в Петербург.

Как-то под вечер на дорожке показалась лошадь, запряжённая в бричку, а в бричке Семён Миронович увидел Одинцова. Всё лето Одинцовы отсутствовали. По весне Лидия Ивановна, жена Одинцова. простудилась и пошло: бронхит, плеврит, воспаление легких. Еле оклемалась.

– Врачи разрешили выехать в деревню, – рассказывал Одинцов, – вот мы и собрались. На грибы, на зелень, на парное молоко. В Крым-то ехать не рискнули: и дорога, и смена климата.

– Как сейчас себя чувствует Лидия?

– О! по всему поместью носится. Работников нанимает. У нас же там всё запущенно. А сад вообще в джунгли превратился. Рододендроны разрослись метра в три в высоту. Это у нас особая гордость. Их ещё дед тонкими прутиками вывез из Голландии.

– Когда я жил у вас, они просто поразили меня своей роскошной красотой. Я всё хотел их на холст перенести, но что-то не получилось.

– Ну и теперь не получится. Отцвели ухе. Но в саду и без них полно красот. Я ж приехал тебя в гости звать. На недельку, другую, а то живёшь здесь бирюком.

Устюгов обрадовался приглашению. Действительно, нужно немного развеяться, а то от хандры спасу не стало. Всё-таки одному жить не очень-то уютно. «Жениться, что ли?», – совсем без иронии подумал Семён Миронович.

Одинцов обошёл все помещения дома. Планировка ему понравилась.

– Ай! – махнул рукой Устюгов, – здесь ещё работы через край. И меблировка, и украшения, и кое-что переделать нужно. А сада вообще никакого нет. Стоят отдельные ёлки и всё.

– Ну, Семён, не всё ж сразу. Усадьбы создаются десятилетиями. Со временем и у тебя зацветут рододендроны.

– Теперь это стало моей мечтой. Только я удивляюсь, как они у тебя не вымерзают?

– Это особый зимостойкий сорт. Я поделюсь с тобой отростками.

Слегка перекусив на дорогу, художники залезли в бричку и через Подгорье поехали в усадьбу Одинцовых

Одно настроение – жить отшельником в этих барских палатах, как Устюгов два года тому назад, и совсем другое – сейчас: струйки парфюма в воздухе, звуки фортепиано в гостиной, на кухне готовится что-то аппетитно пахнущее, и красивая женщина навстречу, правда бледноватая немного, но это ей шло. Вальс замолк и в фойе из гостиной выпорхнула сама свежесть и очарование – Наденька, пятнадцатилетняя дочь Одинцовых.

«Ну, природа, что выделывает! – подумал Семён Миронович. – Только что была нескладной девочкой, и на тебе – бутон изумления. И всё на месте и всё упруго цветёт.» Устюгов тут же выразил желание написать портрет Наденьки. На что Лидия Ивановна заметила: «Непоседа. Позировать не любит.»

Банальная поездка к соседу в гости обернулась чуть ли не в трагедию со слезами, ревностью, страданиями, ядом. Мама и дочь, обе сразу влюбились в Семёна Мироновича. Когда это стало явным, а явным оно стало очень скоро, обескураженный Устюгов покинул дом Одинцовых.