Михаил Кураев - Другие времена

«Леша, я картину закончил, приходи на худсовет». – «Нет, Витя, не приду, ты меня лучше на новоселье позови».

Ведь самое главное, чтобы человек знал, как он в глазах людей выглядит, чтобы не геройствовал и не чувствовал себя этаким удачником по профессии, дескать, я на «Волге» и в пыжике, а вы со своим кукишем в кармане в трамвае и вязаной шапочке. Сварганили Дзиган с Березкой революционную клюкву-люкс «Негасимое пламя», а Козинцев от тоски в Кисловодске посмотрел и припечатал: «неугасимая березка». Картина сгинула, никто и не вспомнит, а клеймо на придворных угодниках осталось. Не чувствовали себя деляги и торгаши уютно, а уж на Ленфильме это точно.

– Можно вопрос, может быть, немножко бестактный…

Алексей Иванович с готовностью развел руками, как бы не предполагая возможности возражения.

– А у вас есть свой вклад в «лениниану»?

– А как же! По моей инициативе и под моим редакторством был снят фильм о замечательном человеке, Генрихе Осиповиче Графтио. А Графтио это ГОЭЛРО, а ГОЭЛРО это детище Ленина и Кржижановского. Хоть и Папанов играл Графтио, а картина получилась слабенькая, бледненькая. Посмотрели начальники в Москве наше изделие и попросили Ленина убрать по-хорошему. Нельзя, говорят, чтобы великий вождь мелькал в таких слабеньких картинах. Так что, нес я свой вклад и не донес.

– Ясно. Бывает. Вы про худсовет говорили, – напомнил Дмитрий Дмитриевич.

Алексей Иванович с почтением называл имена тех, кто входил в состав худсовета творческого объединения, где решались судьбы сценариев, фильмов, и где ему, тогда еще начинающему коллеге, пока была отведена скромная роль наблюдателя. Из лиц, составлявших ареопаг, только имя Ольги Федоровны Берггольц было знакомо Дмитрию Дмитриевичу да имя отставного генерала, начальника милиции Ленинграда. Впрочем, краткий комментарий к другим именам, ему неведомым, вызывал доверие и уважение.

На худсовет, на обсуждение своего сценария про Кукуева прибыл Ложевников ако архиерей.

Встречать его помчался на вокзал главный редактор. До гостиницы провожал, завтраком кормил, вещи нес. Московский гость, надо думать, решил, что и дальше так пойдет.

Начало не предвещало ничего неожиданного, кроме новых свидетельств почтения и лести. Начинается обсуждение. Главный редактор исполняет вступительную арию: важнейшая тема, как мы все буквально соскучились по хорошему фильму о людях труда… Романтика труда, крупная личность на экране, большая современная тема… В общем, работа над «Кукуевым» для нас честь и радость.

Говорил искренне. Знал, что, неровен час, стенограмма в ЦК попадет.

Кто следующий?

Слова просит Мидевников, Александр Матвеевич.

Вид у него, ну полная противоположность Ложевникову.

Ложевников – стать, плоть, фигура, монумент для центральной площади в парке культуры областного центра, можно даже без молота.

Мидевников – лыс, какая-то красная шишка справа на лбу, носик с наперсток, глазки в белесых ресничках, в кресле сидел, ноги до полу не доставали. Зато всегда ходил с большущим портфелем и во время заседаний обычно держал портфель на коленях и почти ложился на него подбородком. Кто такой? Историк. Профессор университета. Одновременно заведовал отделом Средневековья в Эрмитаже. Брат погибшего в тюрьме знаменитого литературоведа, специалиста по Гоголю.

Голос у него был негромкий, речь казалась торопливой и не всегда отчетливой, он за собой это знал и поэтому часто некоторые слова дублировал.

– Первое желание, которое охватило меня… меня охватило после прочтения сценария «Знакомьтесь – Кукуев!» Кукуев? Я правильно его назвал? Так вот, желание было пойти и немедленно, немедленно напиться.

Все в шоке, а он, как ни в чем не бывало, продолжает:

– Откуда такое желание? Да потому, что я читал этот сценарий с немалым удивлением и ужасом. Удивлением и ужасом. Мелькание тем, положений, ситуаций. Мелькание. Мне казалось, что современное искусство… искусство… требует углубленного рассмотрения проблем и характеров. Характеров. Совершенно понятно, что ни о каком разрешении… разрешении предъявленных коллизий здесь никто не задумывается и не заботится. Вместо драматургических решений одни декларации и морализаторство. Морализаторство. Декларации.

Ложевников спрашивает у сидящего рядом главного редактора демонстративно громко: «Кто такой?»

С улыбкой, которая должна быть принята как бы за извинение перед гостем, главный редактор перечисляет титулы и должности этакого чудака.

А чудак продолжает:

– Зритель, конечно, не будет задаваться вопросом о жанре, а я себя спросил, к какому жанру можно отнести… отнести это сочинение. «Знакомьтесь – Кукуев!» Правильно? «Знакомьтесь»? И пришел к выводу, это агиография. Агиография. Все признаки агиографического жанра.

– Что такое агиография? – Это Расков вдруг спросил, вопрос был, скорее всего, риторический и задан был, чтобы как-то сбить Мидевникова.

Мидевников в вопросе Раскова никакого подвоха не заметил и с полным простодушием пояснил, прямо как на университетской лекции: агиография это жанр, описывающий житие святых.

– Образ Кукуева это что-то среднее между Франциском Ассизским, который птичек укрощает, и святым Антонием, которого все время прельщают прекрасные девы, обольщают, а он помнит свое назначение и предписанный свыше ему подвиг. Идеальные герои в жизни, наверное, бывают, да только на экране они не живут. Что такое Кукуев? Это какой-то проповедующий и всем читающий мораль скелет. В кино сейчас делаются попытки вывести святого, мы только что видели «Рокко и его братьев» Висконти. Кукуев это советский вариант Рокко. Бесконечное морализаторство, совмещенное с водной пантомимой.

Ложевников ушам своим не верит, профессор советского университета им. Жданова выступает или городской сумасшедший?

Расков уже закипает, рвется выступать, но Гаврила, художественный руководитель объединения, режиссер, народный артист СССР и председатель худсовета, дает слово Лобину.

Этот тоже хорошие терки прошел, числился в свое время в бундовцах, но это по молодости, а теперь видный киновед, крупнейший специалист по ФЭКСам.

Прислушаться, говорит Лобин, надо к тому, что сказал профессор Мидевников. Это очень умное, продуманное и очень тонкое понимание сущности вещи:

– Вы, Александр Матвеевич, сделали лучше и ярче то, что я хотел в какой-то степени сказать.

Ложевников бычьей своей головой поводит, куда я попал?! Центральный Комитет одобрил! Рекомендовал! А здесь «Рокки» какие-то, Висконти, Франциски Ассизские, будто и советской власти уже нет…

Ну, Лобина уже столько били-мяли, что он рассуждал все-таки помягче. И Кукуев «важный персонаж и нужный, видно, как он стремится в каждом человеке лучшее открыть». И в сценарии «внутренние резервы есть». Относятся они ко «взгляду на ключ, на который надо посмотреть другими глазами».