Михаил Кураев - Другие времена

И в том, что министр спросил не Сергеева, а его, Вишневецкого, помощник увидел подтверждение своим предположениям о каких-то сомнениях, еще не развеявшихся у хозяина кабинета.

– У него Усть-Кут. Объект огромный, там три строительных управления на один пожар все свои недостачи пытаются списать. Там же по трассовикам работает, лес на Украину толкают, неучтенку…

– Лес на Украине, лес в Молдавии проблема проблем, – вдруг припомнил министр. – Трудно на юге без леса.

– Начинает по БАМу работать, там железо, сталь-конструкции, фондированные материалы, как вода в засуху испаряются…

– За современной литературой следишь? – министр жестом предложил Вишневецкому тоже сесть в кресло, сам же остался на ногах.

– Мое направление – строительство, и к легкой промышленности начинаю приглядываться…

– Да о другом я спрашиваю. Направление! За литературой следишь, книжки читаешь?

– В отпуске и на бюллетене, товарищ генерал армии.

– Ясно. Роман «Луч и бич» читал?

– Майор Смерч? Толстая книжка.

– Ясно. Стало быть, имя такое, Дмитрий Ложевников, тебе известно?

– Кому же не известно. Фигура заметная. Журнал «Вперед!» По-моему, главный редактор.

– Смотри-ка, а говоришь, не следишь за литературой. Знашть так…

Теперь уже никто не скажет, пользовался ли министр этим просторечным «знашть» по привычке, ведь какие-то словечки родимыми пятнами прилипают к языку с детства.

А может быть, он употреблял это «знашть» для напоминания о своем безупречном происхождении.

А может быть, для того, чтобы располагать к себе простых людей, разговаривая на языке, более понятном простым людям.

А может быть, это было всего лишь присловье, необходимо предшествующее решительному высказыванию.

– Знашть так! Сейчас на столе у Михаила Андреевича, – министр в согласии с тонким этикетом верхнего эшелона власти не позволял себе именовать члена Политбюро по фамилии, – лежит Указ о присвоении звания Героя Социалистического Труда вот этому герою…

Министр взял со своего рабочего стола томик в коричневом переплете с золотым тиснением на обложке, сделал несколько шагов к журнальному столику, за которым сидели Сергеев и Вишневецкий, покачал книгу на ладони, все еще о чем-то раздумывая, и почти бросил ее на полированный круг.

Сергеев к книге не прикоснулся и даже голову не вывернул, чтобы прочитать название. Главное все равно было не в книге, а в том, что сейчас скажет министр.

Так хорошо выученная собака никогда не возьмет и самый аппетитный собачий деликатес даже из рук хозяина без соответствующего приглашения или команды.

Министр оценил выдержку молодого следователя.

– Бери, бери, это я специально для тебя принес, для ориентировки.

Сергеев взял томик в руки и прочитал название: «Знакомьтесь – Кукуев!»

– Не читал в отпуске или на бюллетене? – спросил министр.

– Фильм видел по этой книге.

– Ну и как?

– Ничего. Героические будни героических строителей газопровода под руководством задушевно-героического товарища Кукуева.

– Смотри-ка, бойкий ты парень. Как ты фильм-то! И начальство ему задушевное не нравится. Небось, хотел бы, чтобы начальников только злыми и тупыми изображали, а? – хохотнул министр.

– Никак нет. Кукуева Иван Разверзев играет. Моя жена еще с молодых лет в этого артиста была влюблена. Теперь он редко играет, вот и пошли…

Решив, что сказал больше необходимого, так как разговор-то по существу еще и не начался, Сергеев замолчал, направив свой взгляд в брови министра.

– Кукуев, Кукуев, Кукуев… А знаешь ли ты, дорогой товарищ Сергеев, старший следователь по особо важным делам, что Кукуев лицо реальное. Вот у Михаила Андреевича на товарища Кукуева на столе указ на подписи лежит, а у подполковника Вишневецкого дожидаются материалы на гражданина Кукуева. И тебе, товарищ Сергеев, надлежит взять эти материалы и завершить разработку. Там история долгая, и мы историей, почему семь раз разработку закрывали, пока заниматься не будем, времени у нас с тобой на это нет. Знашть так. Михаил Андреевич указ подписывает, разработку прекращаешь, дело – в архив, тебе выговор…

– За что, товарищ генерал армии? – в вопросе Сергеева не было ни удивления, ни протеста, была лишь интонация человека, не ради праздного любопытства интересующегося всеми подробностями дела без исключения.

– Не понял? Объясняю. За попытку дискредитации Героя Социалистического Труда товарища Кукуева.

– Понял, товарищ генерал армии. – четко произнес Сергеев, окончательно убедившись в том, что он ничего не понимает.

По тому, как он оказался в этом кабинете, по тому, что вызывали его как бы для доклада по Усть-Куту, но, как выяснилось, это был лишь повод, по тому, что о приглашении к министру не были информированы ни Перегудов, ни Малышев, по тому, как сейчас расхаживал по кабинету министр и спотыкался о свои «знашть», можно было смело предположить, что чего-то важного, может быть, самого как раз главного, министр не сказал, а, скорее всего, и не скажет.

Продолжение разговора убедило Сергеева в справедливости его предположений, но ясности не добавило.

– Говорят, больше надо проявлять терпения и больше надо предоставлять возможностей творческой интеллигенции, – как бы размышляя вслух, произнес министр. – Напредоставляли! Взял и вывел проходимца героем нашего героического времени. Литература и музыка в особенности должны создавать условия для больших успехов. Он же своим «Кукуевым» вторгается в сферы общественной жизни, ставит людям пример…

Министру нравилось самому, как он ясно и складно говорил на трудную тему.

Сергеев же удивился, что всего лишь ему и помощнику обращены слова, предназначающиеся обычно большим аудиториям, многолюдным собраниям.

Министр говорил не то чтобы увлеченно, но, как чувствовал Сергеев, с какой-то тайной тревогой. Казалось, что он то ли себя, то ли кого-то другого пытается в чем-то уговорить. Нет-нет и он бросал взгляд на Сергеева и убеждался в том, что слова его производят сильное впечатление.

Ситуация с Кукуевым вводила министра в сферы, где властвуют не правила, не законы, а мнения. Там, где начинается идеология, кончается сфера права, там свои законы, по большей части неписанные. И можно крепко поскользнуться.

– Есть моменты, которые вредно сказываются для нашего советского строя. Люди у нас к литературе относятся серьезно. Был Павка Корчагин в свое время, слепой. Потом был Алексей Маресьев, без ног. Вот теперь подняли на щит Кукуева. Люди спросят нас: «Где Кукуев? Покажите нам Кукуева. Хотим его видеть, хоть слепого, хоть без ног». А мы что скажем? «Извините, показать не можем». Нас спросят: «Почему?» – «А в разработке у нас гражданин Кукуев, потому что ему не по киноэкранам разгуливать, а в Нижнем Тагиле на «Тринадцатой зоне» пора отдохнуть от расхищения социалистической собственности, циничного, кстати сказать, по форме и крупного по размерам».