Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

– Это с тобой разговаривал Виталий Серафимович? На позапрошлой неделе? – стала допытываться она. Теперь я вполне узнавал эту женщину. Это была молодящаяся расфуфыренная краля, по которой до сих пор сох наш директор. Подруга Профессора, что помогал Мишке нести носилки с опавшими листьями. Надменность была у нее в крови, и хотя сейчас она пыталась это скрыть, ей это плохо удавалось. Теперь я стал понемногу понимать, что к чему.

Профессор хотел забрать Мишку к себе, но на их общую беду в дело вмешались посредники. Две бабы, одной их которых было, видимо все равно, кого привезти домой, а другая мечтала избавиться от меня. Этот бабский авантюризм не мог не заразить и меня, и я решил, что я тоже в игре. «Может, наш Николай Потапович по тебе и сохнет, но я-то тебя проведу вокруг пальца» – подумал я тогда. После «Подвига разведчика» все мальчишки были немного разведчиками. «-За нашу победу!». Сверхъестественная хитрость.

– Со мной, – ответил я дамочке с вызовом. Но той требовались доказательства.

– Что такое «ностальгия»? – спросила меня приезжая дама, улыбаясь в темноте, заранее известному ей ответу.

Врешь – не возьмешь, думал я. Это уже действительно начинало походить на фильм о разведчиках.

– Ностальгия – это то, что вы здесь не встретите, – ответил я голосом мальчика, рано выстрадавшего эту истину.

Произнеся пароль, я прошел проверку, и дамы враз успокоились на мой счет. Словно одной тяжелой ношей стало меньше. Она была на взводе, и нас с Ниной Петровной спасало от ее гнева лишь то обстоятельство, что мы не имели никакого отношения к ее проблемам.

Что заставило ее в эту ночь не спать и приехать сюда? В том, как меня забирали, было что-то от суматошного собирания вещей, когда на утро ждешь облаву.

Странно, но мое прежнее восхищение этой богачкой и ее спутником той ночью поменялось на пролетарскую ненависть к этим недобитым буржуям. Это оттого, что дама видела меня в белье, видела, как я сплю, как натягиваю свои брюки поверх кальсон. К тому же это была моя территория, моя спальня, моя жизнь, а ей даже не приходило в голову признать за мной хоть какие-то права.

Я оделся, и мы пошли по коридору, а затем свернули на лестницу.

– Разрешение органов опеки у вас с собой? – спросила Нина Петровна, когда мы втроем спускались в холл.

Меня тогда, будто, током дернуло, и я с удивлением посмотрел на нашу пионервожатую. Насколько это было не ее вести казенную беседу скучным официальным тоном, спускаясь по широкой лестнице в холл. Я решил, что всему виной богатая лисья шуба на приехавшей даме. Красивая девчонка, застрявшая где-то на полпути от ребенка к взрослой женщине, она старалась попадать в такт ночной гостье.

– Не волнуйтесь, Назар Филлипович дал разрешение, – отреагировала дама покровительственным тоном. – Завтра он сюда позвонит. При этих словах я с вызовом посмотрел на нашу отрядную – дескать, выкусила?

В парадной мы остановились. Обе женщины собирались внести толику торжественности в минуту моего расставания с жизнью детдомовца.

Обе чувствовали себя неловко, потому что стеснялись друг перед другом тех слов, которые здесь приличествовали бы. И еще потому, что по большему счету, я был им обоим безразличен, это был исторический момент для меня одного, и поскольку я не выглядел подавленным значимостью момента, то и расставание наше вышло скомканным и поспешным.

– Не забывай нас, – сказала Нина Петровна на прощание, по-моему больше для дамы, чем для меня.

В ответ я деловито кивнул, то ли ей в ответ, то ли в знак того, что хорошо понимаю всю дежурность ее фразы.

Как же мы в этот момент ненавидели друг друга. Передумай вдруг эта дамочка в чернобурке и хлопни перед нами дверью, и мы бы, словно, по сигналу бросились друг на друга с кулаками.

Итак, с формальностями было покончено.

Не оглядываясь назад, я шагнул за дамой в открытую дверь. Из-за ее пушистой спины я увидел, что с неба крупными хлопьями падает первый снег, что снег повсюду, и что привычный вид с крыльца обернулся негативом, где от привычной черноты ночи остались только небо и два наших силуэта.

Когда мы пересекали двор, за нами потянулся след. Помню, как я воровато оглядывался на него, и потом еще и спохватился об оставленной на тумбочке посуде, и сердце мое защемило, как о не сокрытой улике. И все же падающий снег успокаивал. Семенящим зверьком я спешил за мамой-лисой и думал, что к завтрашнему приезду ребят, снег заметет наши следы.

За воротами интерната нас поджидал уже знакомый мне черный автомобиль. Он стоял под заснеженными деревьями, и на крыше у него тоже успела образоваться приличная шапка из снега. Однако мотор не был заглушён.

Весь вид автомобиля излучал готовность к побегу: в темноте пустого салона подмигивали огоньки на панели, нетерпеливо пофыркивала выхлопная труба.

Дама села за руль, а меня усадила на заднее сиденье. Дама взяла тайм-аут: сидела, тупо глядя перед собой, я тоже сидел в машине сам по себе, и вокруг меня было много неясного. Например, если меня везут к тому Профессору, то почему его самого здесь нет. И кто эта дама – жена, родственница или помощник на разовое поручение? И как мне быть, когда вскроется наш обман? Хотя, честно говоря, последнее меня меньше всего интересовало. Достаточно, если я здесь, для того, чтобы прокатиться в этом автомобиле. Не так уж и мало для восьмилетнего жулика. Я решил немного осмотреться. Вишневый плюш салона с кистями на стеклах, трофейная аляповатая блондинка в золотистом овале на панели, мохнатая спина дамы в шубе – вот что увидел бы Мишка, окажись он здесь. Я смотрел вокруг его глазами и чувствовал себя вором в чужом доме. Именно в машине я остро почувствовал, что фактически только что обворовал Мишку. Признаться, мне было легко это сделать. Потому что я знал, что друг не расстроится даже если и узнает. По крайней мере, я ни разу не видел, чтобы он расстраивался. Он не расплачется и не проклянет, и по-прежнему будет оставаться внешне серьезным, о чем-то размышляющим. И, как всегда непоколебимым, и впрямь, как тот куст крыжовника перед интернатом. И потому к преступлению своему я относился как к преступлению против растения или камня, иди даже птицы.

Я и минуты не успел пробыть на заднем сидении этого авто, как уже интернат и жизнь внутри него показались мне чем-то бесконечно далекими. Машина тронулась, и, подчиняясь тугому рулю, стала плавно съезжать с обочины. Я бросил на интернат прощальный взгляд в окно и увидел Дядечко. Он стоял на крыльце в накинутой на плечи телогрейке и курил. Наши взгляды встретились… Кстати, забыл вам сказать… Мишка Разумовский никогда не был Мишкой. По документам он был Богданом. Сейчас бы это звучало как надо, а в сорок восьмом году такое имя казалось нелепым. Однажды, когда нам было лет по пять, и мы в круге песка рыли «подземные ходы» навстречу друг другу, я попросил у него разрешения звать его «Мишкой». Он деловито кивнул, долго не раздумывая и ни о чем не спрашивая, и помнится, в тот самый момент наши руки встретились под самой толщей песочной горы.