Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

Я посмотрел на Мишку – слышит ли он? Наши кровати стояли через тумбочку. Он спал, а если и не нет, то никак не выдавал себя. Потому как человек спит, я многое могу о нем рассказать, это почти то единственное, чему я научился в детдоме. Мишка всегда спал так, словно набирался сил перед предстоявшими ему свершениями.

– Было страшно, – продолжал молоть языком Митрич. – Я думал она меня, к черту, раздавит. На второй день было только противно. А когда я немного пообвык, она меня спровадила обратно на вокзал. Дала денег только на трамвай в один конец».

Рассказав свою историю, Митрич театрально смолк, наслаждаясь произведенным эффектом. Наверное, все мы испуганно поежились в постелях, представляя себя на его месте. Было ощущение, что та похотливая тетка поимела всех в этой темной комнате, кто не спал и слушал Митрича.

Голос его повеселел, когда он вдруг сказал: – А пионервожатая-то наша -как бишь ее? – Ниночка Петровна, та еще краля.

И тут уже всем стало невыносимо тошно, и мы, как по команде заснули.

Ровно через одиннадцать дней, перед ноябрьским праздником, я, как и обещал вам заранее, совершу преступление, умышленно украду судьбу другого человека. Это произойдет ночью, как и приличествует воровству. Но пока этого не произошло, мы с Мишкой продолжали жить в отряде, и не могу сказать, что, как и прежде.

Позвольте мне здесь немного отвлечься. Видите ли, существует мнение, что человек не что иное, как тоненький мостик между природой и духом. И, стало быть, все мы на том мосту, и у каждого там свое место. И уж раз берега строго обозначены, то выходит, что у этого мостика есть своя середина, этакая демаркационная линия, разделяющая все человечество на два лагеря. Если вы задумываетесь о причинах войн, конфликтов, обычных споров на кухне и о вселенском зле, то вспомните о том мостике и выстроенной баррикаде посреди него. При этом надо сказать, что бойцов со стороны животного начала несоразмерно больше, да вы это и сами по себе чувствуете. Даже многие благородные и честные из нас предпочитают оставаться с силами земли, хотя бы из идеи здравого смысла. Судите сами: если бы у вас была всего одна поздравительная открытка, то кому бы вы ее послали: своему соседу, от которого, вы, пусть даже, далеко не в восторге, или отправили ее на авось, в надежде, что ее получит не кто-нибудь, а именно друг, о котором вы всегда мечтали? На этом, собственно, и держится верность родному болоту. Так вот появление Саны с Митричем открыло нам глаза на самих себя. Где место каждого из нас на том пресловутом мосту, кто с нами и кто против нас. Незамысловатые мальчуганы получили себе лидеров, а мы с Мишкой остались в меньшинстве. Может, это подметил один я. Теперь некоторые из нас принялись собирать окурки возле ворот интерната, а другие по-прежнему продолжали возиться с модельками корабликов. Пока оба эти занятия считались одинаково мальчишескими, и явной границы тут было не прочесть. Но когда мы с годами перерастем наши детские увлечения, станет яснее ясного, как далеко мы разошлись с теми, кто смолил чинарики на заднем дворе.

А вот вам описание той воровской ночи. Это произошло с пятницы на субботу, приблизительно в двенадцатом часу. Во всем спальном помещении я был один, лежал с температурой и насморком. Несколько наших отрядов после обеда отправили на экскурсию в Волчью пещеру. До воскресенья, пока не вернутся наши, я мог оставаться единоличным властелином этой огромной спальни и всех сокровищ, оставленных пацанами в тумбочках. Ужин мне принесла наш врач, Елизавета Викторовна. Заставила принять перед едой какие-то кругленькие таблетки – две белые и одну желтую и такие же оставила мне на утро. Насколько я себя мог помнить, я тогда впервые в своей жизни остался один, без никого вокруг. Я лежал и смотрел на стену, где в свете фонаря отражалась рама у меня за головой. Большое, просто громадное окно призрачным пятном расползлось на противоположной стене. И вид этого окна, проявляющегося по ночам на глухой стене, всегда будоражил мое воображение. Словно открывалось окно в мир, где все не так, как здесь. У детдомовцев тут своя заинтересованность. Рама этого окна была поделена на девять равных квадратов, превращавшихся на стене в неправильные прямоугольники, и я, вглядываясь в них, стал играть сам с собой в «крестики-нолики». Я играл и священнодействовал одновременно. Все куда-то подевались, а я лежал один в кровати, открытый гигантским светящимся прямоугольникам, словно, распахнутой Вселенной, и мне было важно выиграть в своей игре. Будто на кону стояло все мое будущее, и об этом знал я, и знали те силы, что поместили эти клетки на скучную стену. Мы играли на интерес, на качество моей будущей жизни. Вопрос ведь не в том, кому достанется бабушкино варенье, а в том, кто причастится к баночке с клубничным, когда весь буфет забит облепиховым. Как сами понимаете, я тогда выиграл. Судите сами, не мог же я проиграть, коли столько поставлено на кон. И не забудьте, что ведь и ходы за противника тоже делал я. А потом фонарь отключили, и клетки на стене исчезли. И я остался лежать в полной темноте с удовлетворением о заключенной сделке. Скажете, малолетний фантазер? Правильно скажете. Но при всем этом факт остается фактом: из-за темной ширмы нашего мироздания именно детям подаются наименее стеснительные знаки.

Я уже засыпал, когда услышал приближающие шаги по коридору. Шли быстро, деловито переговариваясь на ходу. Я уже знал, что это за мной. Только так это и происходит: кто-то врывается к тебе, комкая заранее составленный распорядок, берет тебя за руку и забирает в другую жизнь. Все приметы подобного были у меня под дверью. И потом, я ведь здесь был один.

Полоска света в дверном проеме, и в спальню вошли две женщины, два видимых ранее знакомых силуэта.

Щелкнул выключатель у стены. Лампочка, висевшая над проходом, в простеньком плафоне, громко хлопнула, так и не загоревшись. Помню, как этому удивился менее знакомый мне силуэт, и как второй, почти мною узнанный, поспешил тоже удивиться вслед первому.

Все дальнейшее происходило в полной темноте. Одна из женщин наклонилась ко мне.

– Окунь, у тебя из вещей есть что-нибудь в прачечной? – спросила она, даже не предполагая, что в эту минуту я мог спать. Это была Нина Петровна.

– Нет, – ответил я и только тогда ощутил, что нет в мире никого более равноудаленного, чем я и эти, одинаковые для всех воспитанников штаны, рубашки, пальто, носки…

– Одевайся, Валя, – сказала Нина Петровна голосом, каким в кино говорят мамы, и я понял, насколько она рада была избавиться от меня. Будь она моей ровесницей, мы бы дрались, наверное, каждый день.

Вторая женщина стояла у меня в ногах и пыталась разглядеть меня. Ее одолевали сомнения.