Даниил Шишкин - Радуга судьбы

– Ты смешной! – пошутила она, продолжая смеяться, и поправила распущенные волосы.

– Ты тоже!.. То есть нет, я хотел сказать… Да что ж такое! – вслух испугался Коля и снова засмеялся вместе с новой знакомой.

– Ладно, пока!

– Давай, пока, – отдав ей в руки рюкзак и необычно улыбнувшись, проговорил он. Но она не заметила той улыбки.

Она начала искать в кармане ключи. Чуть прихрамывая и пройдя пару шагов к дверям, она уже было достала их и прислонила к домофону. Он стоял в том же положении и, улыбаясь, смотрел на неё сквозь очки мечтательным взглядом.

Вдруг она неожиданно обернулась, и ему пришлось притвориться, что он вовсе не глядел на неё в это мгновение. Волосы девочки слегка приподнялись на ветру. Правую щёку и затылок Коли снова окатило тёплыми мурашками, заставившими его взбодриться. «Странно, – подумал он в одну секунду, – такие же появляются во время страха, холода или озноба от высокой температуры. Но эти очень даже приятные!» Мурашки эти не кололи… они укутывали, как мягкий шерстяной свитер или пушистое одеяло: от них становилось намного теплее и уютнее, они словно придавали сил. Коля был прав: эти ощущения были особенными, хотелось испытывать их снова и снова. Но в тот раз они продолжались недолго.

– Слушай, так мы до сих пор не познакомились даже!

– Ой, да! Кстати! Меня Коля зовут! Коля Труфин, ну, то есть просто Коля, – начал он опять путаться в словах. Она с доброй улыбкой ответила:

– А меня Катя! Просто Катя, – сказала она и, снова рассмеявшись и прикусив от улыбки нижнюю губу, открыла дверь подъезда.

– Катя. Хорошо, пока! – улыбнулся он и собрался помахать ей рукой, тут же убрав её за голову, будто почёсывая затылок.

– Пока, пока!

Дверь закрылась. За ней скрылось чудо, то самое чудо, что даёт человеку возможность летать, парить в воздухе от счастья!

– Катя, – повторил Коля вслух. С блаженной улыбкой он всё ещё смотрел на дверь подъезда. – Катя… И что это со мной? – прибавил Труфин и медленно пошёл обратно.

Он не спеша отправился в противоположную сторону, туда, через дорогу, где находилась школа; она была по пути. Неподалёку какая-то старушка усердно бросала голубям то ли семечки, то ли пшено, а они старались подобрать всё, что падало к ним сверху, часто отскакивая от очередной неожиданной порции корма и тут же торопясь подбежать обратно раньше остальных. Коля прошёл дальше, держа руки в карманах, с сияющим выражением лица всматриваясь в синее небо. Он остановился, когда увидел уже знакомого снеговика, улыбнулся и даже приветственно помахал ему. Он чувствовал настоящую свободу, душераздирающее желание жить, творить, хоть и не знал тогда, что именно. Ему не мешал ветер, солнце уже не слепило глаза. Ему казалось, что его никто не видит и можно делать всё, что угодно. Около школьного двора, напоминавшего теперь пустой вокзал, где только что провожали и встречали родители своих детей, Труфин остановился и кинул взгляд на скользкий асфальт, послуживший поводом к перевороту в его душе. Подкидывая в небо шапку, с детской радостью насвистывая одному ему знакомую мелодию и подскакивая необычайно высоко, он шёл домой. Проходя мимо детской площадки, Коля услышал, как мальчишка лет трёх-четырёх окликнул его:

– Дядя! Подай мячик!

Высунувшись через пару секунд из-под скамейки, Труфин сказал:

– Вот, держи! – и отдал ребёнку его сине-зелёный мяч.

– Спаси-и-ибо! – протянул мальчик в комбинезоне и шапке с помпоном, с улыбкой принимая из рук незнакомца самое дорогое, что у него есть.

«Дядя? Хм… А ведь правда!..»

Он почувствовал мгновенный прилив сил, его будто зарядило энергией. Стало легче внутри, тяжесть учебников за спиной почти не чувствовалась. Повернув за переулок, Коля снял с себя рюкзак, прокрутился с ним в руках раза два и упал в снег недалеко от дороги, раскинув руки и ноги в разные стороны. Он пролежал так минуту, пока не начало возвращаться ощущение холода. Наконец, вспомнив о гитаре, он встал и медленным шагом пошёл на курсы, уже давно опоздав на них.

Такое состояние в сердце нашего приятеля не могло испариться на следующий день. Коля шёл в школу, беззаботно размахивая пакетом со сменной обувью. С бело-серого неба падал лёгкий снежок, застилая путь крошечными узорами-снежинками и изредка укладываясь на очки и нос школьника.

В десяти шагах от Коли посреди шоссе тихо ехал трамвай, следуя своему обыкновенному маршруту. Дорогу переходила девушка лет двадцати с сумкой за плечом, осторожно поглядывая по сторонам на несущиеся автомобили. Когда она почти подошла к рельсам, трамвай неожиданно затормозил, хотя до остановки было ещё достаточно расстояния, чтобы не прекращать движение. Девушка смущённо заулыбалась и, поклонившись водителю трамвая, быстро перебежала на другую сторону шоссе. Коле тоже захотелось улыбнуться. Он завернул в переулок.

– Да, да, – пронёсся мимо прохожий, держа руку около уха.

– Не, ну пойми… – прокричал другой своему спутнику.

– Маш, всё, я ушла! Оставайся тогда здесь! – отрапортовала женщина маленькой девочке, пытавшейся понять, в чём она виновата, и пропищать сквозь слёзы что-то невнятное в ответ матери.

– Завтра в пять на ВДНХ. Окей?

– Ань, ты сдурела? Какой пылесос?!

– И сколько это будет? То есть как двадцать?..

«Ты подумай-ка, – отозвалось в голове Коли, – все куда-то спешат, чего-то хотят, спорят… А зачем? Какая разница: двадцать, тридцать… Да хоть сто пятьдесят! Неужели они думают, что теперь это действительно важно?»

– Эй! Вали отсюда! – выкрикнул толстый господин пьяным голосом вдогонку уходящему вдаль хмурому человеку в шляпе. Коля краем глаза оглядел их и прибавил шагу. Спустя пару минут он уже вошёл в здание школы.

Разумно заметить, что для него это было самое радостное начало буднего дня перед учёбой. Не считая первое сентября в первом классе, разумеется: этот обман забыть сложно. На лице счастливчика виднелась беззаботная улыбка. Особенно ярко светились теперь сквозь очки оживлённые глаза, будто пронизывая насквозь всё, что попадалось им на пути, и обжигая всё яркими искрами.

С нескромным свистом ворвался Труфин в кабинет географии, не обращая внимания на тех, кому тоже, кстати, было на него всё равно. Он поздоровался с полнотелой угрюмой учительницей, которая, впрочем, ещё с прошлой недели успела ему изрядно поднадоесть. Прозвенел звонок, все уселись за парты. Прослушав ради приличия пять минут лекцию преподавательницы, Коля достал бумажку, вложенную в дневник, и с умным видом стал разрисовывать клеточки. Потом темп этого увлекательного занятия понемногу ускорился: начали появляться волнообразные линии, затем какие-то каракули, подразумевавшие под собой пейзажи и портреты людей, сидящих в глубине листка и смотрящих друг на друга. Значение этих таинственных силуэтов было понятно лишь Коле. Это и печалило, и забавляло его. Он не мог ни с кем поделиться своими творениями, так как все начинали смеяться над тем, что изображено на смятом листке. Зато для Коли это было родным, на этих самых листочках он мог поселить каких угодно людей, мечтать о самом сокровенном, дорогом ему одному. На клетчатых листках ему никто не мог указывать, он был вправе делать всё, что захочет. А в этот день воображение творило немыслимые образы.