Сергей Васильцев - Право на одиночество. Часть 1

Предстоящий день еще грозил обернуться официозом. И приходилось соответствовать. Я выбрал старомодную твидовую тройку мышиного цвета. Прикинул к ней выражение лица и галстук (не слишком пестрый). «Сойдет!» И двинул на работу. Дорога была повседневная, потому совсем не отвлекала. Мысли сходились к характеру времени, которое то спит, то вдруг собирает события в комок, связывая узлы из нервов и судеб. Потом обрыв и новая спячка. Вселенский закон раскручивающейся спирали, которую вначале надо все-таки закрутить.

Маятник ее протяженности приближался и удалялся, становясь по мере удаления все расплывчатей и неразборчивей. И то, что я продолжаю двигаться по его траектории, вовсе не делает меня рабом. Да, я хожу, говорю, думаю, чувствую и, главное – жду и надеюсь как миллиарды прошедших уже по этому пространству-времени. Маятник качнулся, и их нет. А я пока есть. Вписываюсь в обстоятельства и повторяю чьи-то мысли. Но мое повторение приносит новые оттенки и расставляет другие акценты. И в том, что меня ожидает, продолжает сохраняться неопределенность, а, значит, и возможность выбора. И все будет хорошо (в теории)…

Но вот уже предстоящий разговор с начальством «по существу» вполз в мое настроение и выдавил оттуда все остальное. Я старался не накручивать себя заранее. И не мог.

В назначенное время кабинет шефа был закрыт.

«Ну, заперто, так заперто». Нашлись еще дела по завершению вчерашних посиделок. Мы выпили кофе с остатками тартинок. Мужская часть коллектива, а за одно с ней и молодёжь, еще не явилась. Приходилось отдуваться и за тех, и других. Но кафедральные дамы смотрели на меня почти что ласково. У русского народа есть добрая традиция неопределенно нежно относиться к калечным и каторжникам. Прикинься, что помираешь, и, пока не успел надоесть, будешь самым горячо любимым. Можно, конечно, и без общественной любви обойтись, но иногда очень хочется. Фетиш, одним словом.

Разговор тек сам по себе и ни к чему не обязывал. Слух почти не впитывал произносимых фраз, тем более что напряжение не спадало. Ожиданье, ожиданье. Кто тебя рассудит, кто тебя убьет. «А можно бы и запомнить…», – подсек я собственную мысль как жереха на перекате.

– Ну, вот теперь диссертацию на стол, и жениться можно, – речи перешли в нормальное русло.

– Нужно…

– Конечно, уже пора. А то захолостякуешь. И не выберешься потом…

– «О чем можно разговаривать с женщинами? – Про любовь (стадия самая увлекательная), про замужество, … а потом – какого цвета стул у твоего ребенка… Вот теперь я точно не прав!»

– А куда сейчас нищету-то плодить?..

– В любой жизни, поганая она или нет, – с проворством джина из бутылки (он же рояль в кустах) в комнату впорхнул неунывающий старикан Эзра Довидович и плюхнулся на подвернувшийся стул, – а мы таки должны искать наши ценности. И нечего нам здесь острить насчет домашнего очага, – тут он плеснул в рот остатки вчерашней водки, засунул следом бутерброд со шпротами и на время умолк. «Как Ваши очки?» – хотел было я поинтересоваться, но не стал. В этот раз наш пенсионер увлекся ролью несгибаемого оптимиста, и не стоило ему мешать.

– Ну кто, кто, а Серега выкарабкается. Вот увидите. Ты их не слушай. Появится бейбик, будешь совсем по-другому на мир смотреть, – продолжалась дамская беседа.

– Это мужик-то по-другому будет на мир смотреть? – вдруг встряла в разговор одинокая Екатерина Ивановна. – Мой вот так смотрел, смотрел, да и отвалил по добру, по здорову.

– Значит, держала плохо.

– Была нужда…

– Да нет. В самом деле… – мне удалось выдержать паузу, – я хочу, да никак не выходит…

– Вы только послушайте этого ангелочка с голубыми глазами! – Эзра чуть не подавился очередным бутербродом. – Вот из-за этого у нас таки в жизни и получается всякая галиматья. Ни Боже мой!… – Договорить ему не дали.

– Это у тебя-то?!

– Все легенды и домыслы. Видимость одна.

– Какая видимость? Смотри сколько студенточек вокруг. Я понимаю, это мы сотрудницы – существа неопределенного пола.

– Ну…

– Да, мельчает народ. Раньше после защиты дня по три гуляли. Ты не думай – это не намек. Просто старуху, – кокетливо так сказала, – на воспоминания потянуло… Вот Гриша Федулин. Огонь был парень. Ты его не застал? Спился голубчик. Допекли друзья-приятели. Красавчик такой. А на гитаре как играл… Полфакультета в него влюблено было. И я тоже… Только в лабораторию войдет, у девок уже посуда биться начинала. А он все выбирал, да перебирал. И работал же ведь как вол. И в колхоз, и в самодеятельность тоже. А заявы на него писали особенные. Партбюро, конечно, реагировало. А парень ну ни в какую. Сплетни. Слезы. Так и вылетел отовсюду. Потом переводы какие-то делал… С трех языков. Гляжу раз, идет мимо окон. Грязный весь и руки трясутся. Да так и пропал. Да..

«Вот тебе и curriculum vitae – краткое жизнеописание. Трагедия, между прочим. У меня, например, и этого бы не набралось…»

– Сергей Николаевич! Вас к шефу! – появилась в дверях кафедральная секретарша с экзотической польской фамилией Пиневская.

– Иду, пани, – и я двинулся на ковер. Профессор Дмитрий Андреевич Утробин относился к плеяде ученых, завершавших научную деятельность периода развитого социализма. Моложавый, слегка за пятьдесят, безумно талантливый, энергичный, самолюбивый и обидчивый. Как и все люди, добившиеся всего в жизни только силой природного интеллекта и постоянным околопредельным напряжением сил, он являл собой образчик божка на троне и свято блюл культ собственной личности. Я не думаю, что все можно свести к неврастении помноженной на манию величия или пресловутый комплекс отличника. И все-таки постоянно удивлялся глубине и неординарности его идей и ничуть не меньше – мелочности и подозрительности этой натуры. «А сам-то кто?» Не исключено, что это – заурядная болезнь возраста. Разновидность склероза. Обычное желание подольше сохранить обретенную значимость и тем самым отодвинуть старость. Пусть даже внешне. Или присущая одаренным людям потребность считать себя лучше всех остальных. Я не думаю, что это вообще возможно – избегнуть тактики кукушонка. Все понятно. Пока не касается тебя самого.

Профессор вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу и жестко пожал потянутую руку. Его паучья хватка всегда действовала на меня деморализующе. Даже сильней, чем прием у дантиста. Пришлось стиснуть зубы и смачно выругаться про себя, чтобы отделаться от гаденького чувства собственного бессилия. Он улыбнулся, не разжимая губ, и снова уселся в свое роскошное кресло.

– Присаживайтесь, Сергей Николаевич.

«Спасибо, я так постою», – чуть было не сорвалось с языка. Но я уже взял себя в руки и стал думать о покупках, которые должен был сделать на сегодняшний вечер. Нужно взять пару кило колбасы. Какой-нибудь разной. Немного сырокопченой салями, сервелатику, степной и еще вареной на салат. Потом трех – четырех куриц. Или окорочков, чтоб попроще. Это на горячее. Картошка есть… Водки. Да. Всякие разносолы я прихватил загодя у родителей. Ну и вот.