Сергей Васильцев - Право на одиночество. Часть 1

– Поздравляю Вас со вчерашней защитой. Очень неплохо, – дошел до меня наконец голос шефа, – И мне бы хотелось теперь побеседовать насчет Вашей будущей деятельности…

– Пока еще ничего не изменилось, – я поспешил воспользоваться паузой, – куча формальностей. И вообще.

– Дело не в формальностях, – перемена выражения лица только подчеркивала, что не стоит больше делать попыток вклиниться в стройное течение его мысли, – дело в общем положении дел. Это не тавтология. У меня, видите ли, сложилось мнение, что, несмотря на несколько эффектных результатов, у этого направления нет реальной экспериментальной базы, а, значит, и перспективы последующего развития. Я понятно выражаюсь?… Так вот, извините, что так сразу и так резко. Но пока Вы дорабатывали диссертацию, у меня не было морального права высказывать свои негативные суждения, тем более что я сам инициировал эту работу. Теперь же какой, никакой, но логический конец у темы есть. И рабочая гипотеза была интересной. Да… Поэтому, мне думается, настало время реально оценить создавшееся положение. Я отнюдь не хочу сказать, что работа проделана зря. Совсем нет! Но наша кафедра заниматься ей больше не будет. В связи с этим, может быть, Вам стоит подумать о продолжении исследований на другой кафедре. Если Вы считаете, что все, что Вы делаете, закономерным, возможно, такой вариант – наилучший. Либо нам следует обсудить новые условия совместной работы, – к концу его речи мою спину покрыла липкая противная влага, руки вспотели, рот чуть было не открылся. Но голова продолжала работать: «Вот поздравил, так поздравил! Высший пилотаж. Лучшего момента, чтобы мордой в дерьмо по самые пятки… Да. Попробуем без эмоций. Затруднительно. Хочет выгнать, но пока не может. Почему не может. Или все-таки не хочет. Или сам выгонять не хочет. Но главное. В чем же главное? Ах да. За что? Неужели сейчас во мне можно реально видеть конкурента. Или это дальнозоркость такая. Нет, прозорливость. Плевать! Ни одного слова о конкретных данных. Поведение мое не нравится. Сапог не слишком усердно лижу?… Ерунда! Умному человеку должно быть на это наплевать… Или нет? Новые условия?.. Что за новые условия? Или меня опять жестко ставят в положение мальчика. Пусть и не для битья ».

Тем временем, видя, что я не реагирую на его молчание, Дмитрий Андреевич продолжил уже совсем дружественным тоном.

– Я вижу, что все это для Вас слишком неожиданно. Понимаю, нужно подумать… Взвесить. Я полагаю, время у Вас будет. Вы ведь в отпуск собрались? Вот и обмозгуйте внимательно на досуге. Договорились? Надеюсь, моя ложечка дегтя не испортит вашу бочку меда. И тем более не отобьет тягу к научной работе – это сейчас такая редкость!

Не хватало только театрального жеста. И он состоялся, закончившись касанием кончиками пальцев подбородка. Не дать, не взять – роденовский Мыслитель.

– Спасибо за четкое изложение Вашей позиции, – вяло сказал я, – у меня нет сейчас конкретных аргументов по поводу работы. И, тем более теперь, четких планов на дальнейшее. Но Ваше мнение для меня чрезвычайно важно. И поэтому для меня действительно важно как следует обдумать услышанное.

«Начал повторятся, хорошо хоть не заикаюсь – отчитал сам себя. – Чего я так психую? Подамся вот к старику Пал Иванычу. Ему вся политика давно по фене…И наука тоже».

И вслух:

– Спасибо. Я пойду, если позволите.

– Дела бумажные. Понимаю, – добродушно сказал шеф, – а банкет вчера удался. Без размаха, но очень тепло.

– Где ж его взять-то, размах этот?

– Я и говорю, зато очень тепло… Желаю приятно отдохнуть, – и полез копаться в своих конспектах. Я вышел, неслышно притворив за собой дверь. Потом постоял некоторое время, пока не смог выдавить на лице благостную улыбку. Слава Богу, в это время меня никто не заметил.

Бывает, что и дела оказываются лекарством от разболтавшихся нервов. А такого добра в этой жизни у меня никогда не переводится. Поэтому, захватив сумки, я двинул к дому. Магазины, покупки, авоськи, толчея замотали меня как прошлогодний лист в весеннем половодье, чтобы выбросить, наконец, в тихую заводь собственной комнаты. Старые стены, старая мебель. И времена. Это еще от бабушки. Она всегда ценила старинные вещи: «Хам любит модерн, интеллигент – антик», – так она выражалась. «Можно потерпеть и антик, если новую мебель купить не на что», – пыхтел я про себя, но обстановку сохранил. И даже берег. Вплоть до бамбуковой ширмы с выцветшими полотнами морозовской мануфактуры.

Посередине наспех прибранного пространства стоял овальный дубовый стол, покрытый роскошной скатертью. На нее была выставлена такая же шикарная, хотя и разномастная посуда – все больше хрусталь и костяной фарфор. Старинный бронзовый шандал испускал мерцающий свет, который разбивался бликами в гранях рюмок и столовом серебре. На этом великолепие и заканчивалось. Салат оливье, выгруженный в кузнецовскую супницу, был единственным специально приготовленным блюдом. Остальную часть закуси составляли ломти разносортной колбасы, буженина, шпроты в масле, кусочки селёдки, засыпанные кружками репчатого лука, сыр в духе камамбера и еще наш российский, натертый с майонезом и чесноком, соленые грузди в сметане, маринованные огурцы, квашенная капуста, свеженарезанные помидоры и перец в листьях салата, кинзы и петрушки. Посредине на огромном блюде поверх разваренной до рассыпчатости картошки были вывалены запеченные до янтарных корочек куриные окорочка. Непонятно откуда взявшаяся маринованная черемша и оливки без косточек дополняли убранство подобием деликатесов. И еще пара банок креветок – высший шик. Ко всему прочему относилась только водка в запотевших от холода бутылках. По первой уже пропустили, и в комнате добавилось света. Все появившиеся на сцене лица сразу обмякли и потеплели. И заседающих в сем почтенном собрании было пятеро. И были они давно и отменно знакомы, хотя и собрались с миру по нитке из самых разных закоулков огромного человеческого муравейника под названием мегаполис. «Верных друзей наскоро не создашь», – писал Экзюпери. Что ж, в этой компании никто и не торопился.

В том мутном потоке, который периодически накатывался на мое отдельное с некоторых пор жилище, случалось, попадались водоворотики. И общение в этих водоворотиках не только начинало отходить от номинального, но засасывало все глубже и глубже. И, в конце концов, переходило в близость. Свой круг. Клан. Дружбу, когда это касалось мужчин. Отдельным водоворотикам, если продолжать насиловать это сравнение, было просто некуда деваться друг от друга – самой судьбой предназначено втянуть остальных в сферу своего вращения и превратиться в общий омут на всю компанию. И друзья мои, хотя и очень разные между собой, определенно имели единый стержень. Не берусь судить, из чего он был сделан, но в итоге вокруг него сплотился маленький кружек очень одиноких друг без друга людей. Постепенно наш мирок, как судно моллюсками, обрастал ворохом традиций, связавшихся в образ жизни. И все попытки пробиться сквозь эту скорлупу оказывались безрезультатными, что совсем не мешало всем его членам оставаться цельными и чрезвычайно занятными людьми. Но любое свободное плавание все равно заканчивалось тем же самым набором знакомых лиц, фраз и привычек. И было замечательно знать, что у тебя есть такая гавань, как бы банально это не звучало. «Мы сядем всемером, так словно бы всем миром…» Семерых не набиралось. Но хуже от этого никому не становилось.