Елена Оуэнс - Горький вкус соли

– Ну, знаете что, товарищ Тарасова! Это уже ни в какие ворота! У меня заседание, а вы из пустого – в порожнее! Он сам, повторяю, сам бросил герб! Топтался на нём! На глазах у всей трибуны, всего цвета нашего города! Да вы понимаете, что такое герб? Герб – символ многонациональности нашей страны, политики партии. Ваш сын – против страны, против самой партии! Правильно вот пионервожатая написала про него в характеристике. Вот, я вам зачитаю: «мнимое превознесение себя за счёт унижения меньших народов, татар, что способствует…»Так, где это? Ах да, вот оно: «в этом наша пионерская ячейка видит не только моральное разложение Виктора Тарасова, но и опасность его дальнейшего нахождения в ячейке, классе и даже школе. Его поведение подрывает веру в идеалы партии – интернациональность нашей великой социалистической державы. Но не для того мы, пионеры, стремимся построить наше светлое будущее – коммунизм, чтобы кто-то мог безнаказанно топтаться грязными башмаками на нём. Такие поступки прощать нельзя! Какой пример мы подадим октябрятам, если простим пионеру, человеку, носящему часть флага нашей великой страны – галстук – попрание тех принципов, за которые боролись наши отцы и деды!» Вот, слышали? Это ведь и не я написал, а пионерская дружина.

– Да не попирал он принципы, ещё и на глазах… Никто же не видел, кроме пионервожатой. До трибуны ещё далеко было… И это не он топтался, это же толпа шла…

– Ах, вот видите! И вы туда же! Демонстрацию толпой называть! Спорить! А спорить – значит, не признавать вину! Что с того, что никто не видел! Ведь могли! Могли увидеть! Вы же понимаете, чем могло закончиться дело, если бы это секретарь райкома партии увидел! Понимаете?! Да тогда… да вас, да меня…

– Пожалуйста, Артём Владленович… Он же пропадёт на улице… бандитом станет… Его же даже на работу не возьмут в четырнадцать.

– Ах, это. Ну так в этом вы, мамаша, сами виноваты… Как говорится, яблочко от яблони недалеко падает. Что ваш старший, сидит уже, небось?

– Почему сидит… Не сидит он, учится…

– Учится он… Тоже пора гнать в шею… Где он учится? В какой школе? Или в ПТУ? Я этот вопрос лично поставлю на рассмотрение комитета партии!

Витя не выдержал, вскочил и рывком открыл дверь.

Мама, ссутулившаяся, стояла посреди комнаты и промокала заплаканные глаза беленьким платочком. Толстый мужчина в очках сидел в кресле за массивным письменным столом и вытирал красную шею ладонью. Внезапно ворвавшийся в кабинет свет солнечными зайчиками запрыгал на его лоснящемся подбородке, он зажмурился и вскочил с места, губы его передёрнулись в брезгливой гримасе.

– Мама! – выпалил Витя. – Пойдём! Хватит.

– Это кто тут ещё? Без стука?! – директор прищурился, пытаясь разглядеть вошедшего в проёме двери. Окна в его кабинете были зашторены, и яркое солнце из коридора ослепляло.

Витя решительно прошёл внутрь, взял маму за руку и повёл на выход.

– Сынок, Витя! Подожди…

– А… Тарасов… Яблоко от яблони недалеко падает, запомните, товарищ Тарасова! – мужчина указал вверх пальцем. – Я всё в райком доложу, всё!

Витя с шумом захлопнул за собой дверь.

Они вышли на улицу, Витя отпустил мамин локоть. Только сейчас он заметил седую паутинку, тонкими нитями опутавшую тугой узел её каштановых волос.

– Витя… – сказала мать уставшим голосом. – Ну зачем ты? Может быть, он согласился бы…

– Не согласился! Ты что, не понимаешь? Он просто издевался над тобой!

– Может, и издевался. Какая разница? Что мы теперь будем делать? Это ты понимаешь, что нам больше некуда идти, некого просить? – она зарыдала, закрыв лицо ладонями.

Её фигура, раньше статная, добрая, как называл отец, теперь – сильно исхудавшая, ссутулившаяся, вся какая-то… маленькая. Витя хотел было обнять мать, но не решился. Вместо этого он со всей силы пнул валявшийся на дороге булыжник. Тот с глухим стуком врезался в стену школы, штукатурка обвалилась, обнажив бурый кирпич.

– Мам… – сказал он тихо, отворачиваясь от посторонних взглядов. – Не надо, ну… Люди смотрят… Пошли домой.

– Ох, батюшки мои, батюшки, – стала приговаривать мама, но послушно пошла рядом с сыном. – Горе-то какое, горе… Что же мы теперь будем делать? Из школы выгнали… Из пионеров выгнали… С волчьим билетом… Семь классов… Никуда же не возьмут, никуда… – она опять заплакала, остановилась и стала искать носовой платок в сумке.

Витя терпеливо ждал. Ему было стыдно смотреть на мать. Лучше бы отец высек его ещё раз, хоть десять раз, только бы не видеть мамины слёзы.

И всё из-за него. Глупость какая-то, детство, и что ему взбрело в голову?

Витя почувствовал, как кровь ударила в лицо, будто он опять стоял перед пионерской дружиной, пытаясь оправдаться: «Не хотел я герб в грязи пачкать. Нечаянно я, так получилось…»

Его никто не слушал, совет дружины что-то тихо обсуждал, Вите не было слышно. Наконец та самая пионервожатая, которая подняла герб с дороги, встала, вписала что-то в машинописный документ, лежавший перед ней на столе, и стала громко зачитывать:

«…постановил: исключить Тарасова Виктора Фёдоровича, учащегося седьмого класса «В» средней общеобразовательной школы имени Владимира Ильича Ленина, из Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина за политическую акцию, направленную на подрыв социалистического строя и духа дружбы народов…»

«Исключить, исключить, исключить», – эхом отдавалось в его голове.

И сколько мать ни ходила в школу, ни обивала пороги директора, завучей, пионерской ячейки и даже ВЛКСМ 17 17 ВЛКСМ – Всероссийский ленинский коммунистический союз молодёжи – молодёжная организация Коммунистической партии СССР, созданная как промежуточный этап между пионерской организацией и партией для граждан Советского Союза в возрасте от 14 до 28 лет. , всё было бесполезно – его наотрез отказывались брать назад. Мать рыдала каждый день. Просыпалась со слезами и ложилась спать со слезами: «Неужели ты не понимаешь, Витя? Останешься же неучем… Ой, горе ты моё, горе. Ты же сам себе одним махом всю жизнь перечеркнул… Куда же ты теперь? Чернорабочим всю жизнь – так обидно, не дурак же ты. Или как твой брат, вон, на большую дорогу? Мало мне того, что старший бандитом вырос, так ещё и младший – туда же», – она рыдала навзрыд каждый раз, как только видела его.

Отцовскую порку Витя даже не заметил. Ему было тошно. Тошно от самого себя.

«И зачем я это сделал? Ребячество… С другой стороны, ну подумаешь, упал герб… Ну поднял же я его. Я же не специально… какая же я «контра»? Откуда они вообще взяли это: «политическая акция»? Над девчонками хотел я пошутить, при чём здесь акция?»

Но попытки оправдать себя вгоняли его в ещё большее отчаяние.