Елена Оуэнс - Горький вкус соли

Так и шли они вдвоём, не отрывая взгляда от дороги, стыдясь смотреть на людей, а больше всего – друг на друга. Мама, сгорбившаяся, несчастная, постоянно прикладывала платок к глазам, Витя понуро плёлся рядом, не отставая. Вскоре асфальт сменился пыльной серо-жёлтой грунтовой дорогой с высохшими на ней кругляшками козьего помёта и коровьим навозом. Шум машин постепенно затих, уступив место скрипу разномастных деревянных дверей, перестуку топоров, лязгу колодезной цепи. Собаки лаяли за каждым забором, не умолкая ни на минуту, из лаза между огородами медленно выплыл гусиный выводок и посеменил через дорогу.

Они пришли домой.

Модные мужские лакированные туфли валялись на крыльце поверх двух пар истоптанных сестриных босоножек.

«Небось, только пришёл. И пьяный, поди», – мелькнуло у Вити в голове.

Он зашёл в мальчишескую светёлку. В комнате пахло винным перегаром и одеколоном. Гришка спал в рубашке, уткнувшись носом в подушку. Небрежно брошенные на пол брюки мешались на проходе. Витя бережно поднял их, из кармана что-то неслышно упало на половик. Он наклонился. Червонцы с портретом Ленина были свёрнуты в трубочку и перехвачены резинкой. Витя взял трубочку и развернул.

«Новые?» – удивился он и пересчитал. Сто рублей гладкими и хрустящими «хрущёвскими фантиками» по десять рублей.

«Сто рублей! Это же по-старому – тысяча!», – подумал Витя и ошарашенно перевёл взгляд на брата. Тот храпел, отвернувшись к стене. Витя медленно положил деньги обратно в карман брюк, сложил их на стуле и сел на свою кровать.

«Тысяча рублей. За одну ночь? Или у них зарплата? Как у матери – два раза в месяц? Просто постоять на стрёме – и можно срубить пару сотен за ночь», – Витя попытался вспомнить, что брат говорил ему по поводу своей «работы», когда звал его к себе в банду.

«А что они делают? Грабят? Кого они могут грабить, у кого столько денег? Люди с такими деньгами не ходят же по улице. Сберкассу тогда? Магазины? Да, наверно, магазины. Тогда, значит, они никого не убивают. В смысле, никому лично не плохо. В магазинах же нет никого ночью. Нет, вообще-то сторож есть. А что они делают со сторожами?

Сейчас проснётся, опять начнёт донимать меня.

«Кому ты нужен теперь, с семью классами и справкой? Дворником станешь, идиот, будешь всю жизнь дерьмо убирать», – вспомнил Витя последний разговор с братом. Он машинально перевёл взгляд на оттопырившийся карман брюк.

«Давай к нам, у нас деньги хорошие. И, главное, легко – не надо тебе около станка стоять месяцами, жизнь свою гробить. И девки у нас есть, и шмотки. У нас вообще всё есть. Кроме ваших глупых пионерских песенок и мальчиков в галстучках».

Взгляд метнулся к книжным полкам, пробежался по знакомым потрёпанным корешкам. Новиков-Прибой, Жюль Верн… Витя достал серый выцветший переплёт «Похода «Челюскина», и сердце защемило от тоски.

«А ведь и правду он сказал: яблоко от яблони недалеко падает. Библиотечная же книга. Не вернул же я её. Значит, украл. Украл. Вот кем я стал. Не моряком. И не лётчиком. Просто вором. Исключён из пионеров, исключён из школы. После такого приговора – ничего больше нет. Никакого будущего. Ни образования, ни партии. Не стать мне комсомольцем, не стать мне капитаном с золотыми погонами. Не видать мне кортика. Не видать мне моря и кораблей. Просто поганое ворьё».

Витя повалился в одежде на кровать, зарыв лицо в подушку.

«Что я наделал?! Разве у меня есть теперь выбор? Разве я могу быть теперь человеком?! Что мне остаётся?! Сидеть у мамки на шее? Всю жизнь быть никем? Да лучше сдохнуть в драке от ножа…»

Он ударил кулаком подушку. Странный клокочущий звук – то ли рык, то ли стон загнанного в ловушку раненого зверя невольно вырвался из его груди, и какое-то беспросветное отчаяние серой пеленой застлало всё вокруг.

Варя обмахивала себя газетой «Правда», сложенной в гармошку. Который день стояла духота, открытые нараспашку дверь и окна не помогали: с улицы не было ни дуновения, тюлевые занавески замерли. Солнечные лучи бесцеремонно слепили глаза при каждом входе покупателя в магазин, добегали до пирамид жестяно-золотистых консервных банок, нагло прохаживались по бутылкам с водкой и мягко затухали на буханках ржаного хлеба и сложенных в пирамиды спичечных коробках.

Варя заколола невидимкой выпадающую из-под косынки прядь и сказала стоявшему напротив неё старику, складывающему пачки «Беломорканала» в свою авоську:

– Не курил бы ты, Карпыч. Дохаешь, точно танки стреляют.

Старик тряхнул сумку и махнул дряхлой рукой, потемневшей от лет, земли и махорки:

– Не пекись, Варя. Обо всех не упечёшься…

Варя окинула взглядом очередь. Маленький, единственный на всё село магазин был набит битком: в леспромхозе начался обеденный перерыв. Рабочие, в основном вальщики с лесосеки, покупали нехитрый набор: «завтрак туриста 18 18 «Завтрак туриста» – консервы, в основном, мясные, популярные и в качестве основной еды, и в качестве закуски. », ржаной хлеб и папиросы, а жёнки, воспользовавшись перерывом, торопились взять домой крупы и хлеба. Сельчане не смущались толкотнёй, наоборот: так легче было перемывать косточки соседям.

Работала она быстро, подчас не поднимая головы: надо было всех обслужить за час, со сноровкой отпускала товар, громко постукивала костяшками на счётах.

– «Беломор» 19 19 Популярные в СССР дешёвые папиросы без фильтра. , – вдруг услышала она до боли знакомый голос.

Сердце мгновенно ухнуло в пятки, кровь прилила к щекам. Варя медленно подняла глаза. Напротив стоял Олег. Блики солнца золотили его каштановые кудри, выделяя веснушки на острых скулах и прямом носу, пытаясь смягчить суровую мужскую красоту.

– Пожал-те, – не сводя с него взгляда, ответила Варя и положила пачку на прилавок. Голос предательски задрожал, в горле запершило. – Ишшо чего?

– После работы зайду за тобой?

Варя отвела глаза, сказала как можно тише:

– Дак заходи, чего уж там…

Но шёпот не помог: молодки и жёнки постарше, болтавшие до этого без умолку, резко замолчали и теперь жадно вслушивались в каждое слово. Олег, правда, больше ничего не сказал, забрал свои папиросы и вышел.

Старичок, стоявший следом в очереди, проводил его взглядом и присвистнул: