Библиотека Международной Академии «РУССКИЙ СЛОГ» - ПОЗЫВНЫЕ «СОТЫ»

– Ну, так оставайтесь, да живите, – заметила Анна.

– Да как живите-то. Гнездо родное, а сын-то он еще роднее. Как вот эти два родные воедино собрать? Сын-то городской, образованный, ученую степень имеет, в доме этом и не бывал ни разу. Чужой он ему, дом этот…

– Здесь только холодная комната и теплая, да?

– Да, милая. Холодную мы сени называли, теплую – горница. Просторная горница одарила запахом засушенной травы и светом, истекающим из четырех, посаженных рядом окон. Высокая деревянная кровать горбилась под натиском расшитых крестом подушек. Самотканые, ветхие, но чистые дорожки аккуратно располосовали некрашеные полы. Старые, поблекшие фотографии оживляли неброские серые, закопченные стены. Анна мельком взглянула на фотографии. Многочисленные незапоминающиеся лица… И вдруг что-то знакомое… Уже не молодой мужчина в военной форме сидит на стуле, держа на коленях девочку лет пяти, а рядом девицы постарше, кто в чем, в каких-то отрепьях. Старшая, изможденная с просвечивающими из-под платья острыми плечами, держит на руках младенца лет двух. Лица у всех сосредоточенны и угрюмы. Только одна девочка, улыбаясь, вносит дисгармонию в этот суровый, запечатленный на фотографии мир.

– А у Вас откуда эта фотография? – спросила Анна.

– Какая? Эта-то. А это наша семейная реликвия. Батька-то, с войны когда вернулся, собрал нас всех, кто живой остался и повез в город фотографировать. Когда карточку сделали, взял он ее, да как разревелся. Мы тогда впервые видели, как батя плачет. Потом повесил ее здесь вот и сказал, – «Оставшиеся в живых». Мы ее так и называем. Славик потом всем нам копии сделал и выслал по городам и весям.

Старая, измученная войной кляча, тяжело плелась по утоптанной пыльной дороге, не внимая гиканью белокурого голубоглазого парня, сидящего в телеге. Серая степь выпрыгивала из-под ее колес и мрачно расстилалась по необозримому пространству. Налитое свинцом небо давило своей массивной неподъемностью, предвещая бурю. Седок заметно торопился, но, отчаявшись и на- бравшись безразличия у лошади, улегся в телегу и запел: «Степь, да степь круго-о-ом. Путь дале-ё-ёк лежи-и-т. В той степи-и-и глухой У-умирал ямщик». Небо прорезала молния, началась гроза. Ветер усиливался. Старая кляча даже ухом не повела. – Ну и хрен с тобой, – выругался малый, – на войне смерть не взяла, а здесь в бурю погибну? Ничаго, выживу. И не такое бывало… Взяли тогда белые в оборот, окружили, перерезали, как кур. И его в грудь пырнули. Начал кровью харкать. Да бабка какая-то местная выходила. И от белых прятала и на ноги поставила и вывела из деревни. А он даже не помнит, сказал ли ей спасибо. Да что спасибо, даже имени не спросил и лица не узрел: много таких божьих одуванчиков. Набрыдла война, домой хочется. Землю пахать. Хату бы выстроил. Женку б завел. Жил бы мирно спокойно. Сейчас пустили на все четыре стороны, а поехал какого-то родимца искать, да заблудился. Вот и блуждает теперь по степи. Вдруг кляча остановилась. Парень увидел на дороге издыхающую лошадь, не выпряженную из телеги, в которой сидели изможденная женщина и куча малолетних детей. Хозяин на корточках лазал под телегой и чертыхался. Рядом стояла растерявшаяся девушка лет шестнадцати. « Маруська, – заорал мужик, чо стала? Распрягай»! Та подошла к кобыле, но этим все дело и кончилось. Тогда па- рень кинулся на помощь, привычными движениями распряг падшую лошадь и, смекнув про себя, что семейство голодное, прирезал животное. « Ну чо с энтой девки взять, одно слово – белоручка. Навязалась на нашу голову, – отряхиваясь от грязи, ругался мужик, – дождем, как назло зарядило, хоть буря стороной пошла и то хорошо. Откель взялся тута, добрый молодец?»

– Заблудился, – заулыбался парень.

– А еще краснай! Гля, звезду нацепил! Чо, везде советскую власть выстроили? Ай нет еще!

– Везде.

– Ну! Слушай, паря, до ближнего села версты три будить. Дойдешь ведь. А нам кобыла нужна. Отдай, а.

– А ты кто такой есть?

– Мужик я, ай не видишь. А они то чем виноватыи? – указал он на телегу. Продрогшие, безмолвные дети во все глаза наблюдали за происходящим, и эта их тихая покорная обреченность поразила хлеще молнии. И, казалось даже, что обезумевший дождь так же безмолвно хлестал непокрытые головы, безмолвно повисая на носах малышей соплями, безмолвно стучали, не попадая друг на друга, зубы.

– Сколько их у тебя? – освободившись от оцепенения, спросил парень.

– Девять, да все девки. Вот еще десятую Бог послал, – указал он на белоручку. Девочка потупилась. Но взгляд непримиримых черных глаз успел поразить парня. Кровь прилила к голове. – Слушай. Я тебе лошадь, ты мне девку.

– Ты чо, рехнулся? Она ж барских кровей. Грех большой, – мужик перекрестился.

– Нет сейчас никаких кровей, все равные. Отдай девку.

– Мало вы девок поперепоганили, дьявольское отродье! Пошел Вон! Тьфу, нечистая.

– Отдай девку! – парень замахнулся.

– Отдай, батя, – вдруг заговорила Маруська, все так же глядя исподлобья, – ничего он мне не сделает.

– Молчать, баба! – заорал мужик.

– Ладно, забирай кобылу, – отступил парень, – куда идти-то до деревни?

– Тудыть вон. Там самый раз ваши голодранцы добычу де- лють, – объяснял мужик нежданному помощнику. Вместе они разрубили тушу лошади, запрягли клячу. – И ента-то не надолго, – посетовал мужик.

– А у тебя баба чо не проворит, полоумная? – вдруг спросил парень, не выдержав обездвиженной тишины многочисленного семейства.

– А-а-а. Досталось ей от вашего брата. Ничо, отойдеть, коли выживеть. – А куда поедешь?

– А тебе яко дело? Могилу искать в чистом поле! – Парень, не мешкая, подмигнул Маруське и, оказавшись рядом, шепнул: – Пойдешь со мной? – А не обидишь? – Неа. Девка залилась краской. Парень схватил ее за руку и повел в том направлении, куда указал мужик.

– Стой! – услышал он сзади, – в енту деревню не води ее, убьють. Тамо знають хто она! Обходом иди, в тую сторону, авось пронесеть! Береги девку! Мертвым достану! Слышь?! – орал вслед мужик. Его голос становился все глуше и глуше за крепкой стеной усиливающегося дождя.

– А куда мы едем?

– Э, Манька, куда глаза глядят.

– Не называй меня Манькой, – опустив глаза, потребовала девка.

– А-а-а! А мы гордые, – свистнул парень.

– Какие есть, – отрезала Мария, улавливая в темноте дыхание лошадей. Позавчера ночью поезд, немного отъехав от станции, вдруг резко затормозил и встал, стоит до сих пор. С большим трудом удалось им напроситься в пассажиры. Пыльный, пропахший сеном и конскими испражнениями вагон зиял огромными щелями между досок, сбитых, по-видимому, наскоро. Ветер продувает насквозь. Руки ноют, напоминая парню, какой опасный груз он на себя взвалил, поддавшись минутному влечению. Девка сначала возьми и заболей. Пришлось потратить целых три дня, чтобы у нее спал жар. Хотел было оставить в деревне, да не стали местные с нею связываться, красных боятся… И повоевать за нее пришлось. Доказывая своим же, красным, что не та она, за которую ее принимают. Бился вслепую. Барская кровь, да барская кровь, а с какой стороны барская – не понятно. И она молчит.