Виктор Улин - Пчела-плотник

Иначе, будучи трезвым, он задохнулся бы от смрада соседских нужников, выстроенных слева и справа на межах и не промывавшихся с сотворения мира.

Эти соседи, городские внешне, остались деревенскими.

Деревня, косорылая, короткопалая и кривоногая российская деревня – сидящая на табуретках, поедающая ложками жареную картошку, трущая тарелки старым носком без понятия о посудомоечной машине и испражняющаяся в вонючую дырку при современной доступности биотуалетов – всю жизнь была сущностью, самой ненавидимой Юрием Ивановичем и более других ему досаждавшей.

Ненависть подчинялась III закону Ньютона: она была взаимной. Андрианов не замечал вокруг себя огородных обезьян в драных штанах, оно тихо гадило, выливая ночные горшки с дорожки на его луговую террасу. Это быдло, окружающее его по жизни, он бы скрутил в бараний рог – но увы, всегда был в меньшинстве. Сам себе казался белой вороной, залетевшей в кучу свиней.

Но сейчас он не ощущал омерзительных миазмов, хотя запахи воспринимал с особой остротой.

Впрочем, в последние годы, почти утратив зрение, он обнаружил невероятное обострение остальных органов чувств, особенно слуха. Даже знакомых людей он узнавал прежде по звуку шагов и тембру голоса, а уж потом, подойдя вплотную, различал лица.

Он подумал о звуках – и тут же услышал слабый шорох.

Шуршание шло из-под ели – с узкой полоски между серыми бетонными плитами террасы и такими же, поставленными вертикально по краю для удержания осыпающейся земли.

В детские годы Юры Андрианова там росла обычная трава.

Позже на том месте Юрий Иванович несколько лет подряд безуспешно высаживал привезенные из леса сумрачные папоротники. Которые, выстроенные в ряд, сначала вроде бы принимались, на 2-й сезон начинали сохнуть через один, на 3-й исчезали полностью.

А еще позже на месте папоротников сами по себе разрослись откуда-то взявшиеся ландыши. И каждую весну радовали глаз своими серебряными звоночками, а душу – тонким ароматом.

Сейчас ландыши не только отцвели, но и высохли; под елью виднелись их серые скрученные листья, напоминающие шероховатые шкурки оберточной бумаги, среди которой расплывчато алели капельки ягод. А шелестела там ящерица – одна из тех динозавров, ради которых он пытался культивировать еще более древнее нецветковое растение.

Зная, что ничего не увидит, Юрий Иванович все-таки привстал – неловко взмахнул локтем, задел коньячную бутылку, громыхнул донышком по столу.

Шелест мгновенно смолк: ящерица замерла, притаилась среди ландышевых листьев, будто ее там не существовало. И намеревалась сидеть с неподражаемым терпением пресмыкающихся, таиться до тех пор, пока не решит, что иллюзорная опасность исчезла.

Андрианов знал повадки этих милых существ по прежней жизни, когда осторожно ловил их, держал на ладони, гладил шелковисто-бисерные теплые спинки и даже давал себя кусать.

У ящерицы были золотистые умные глаза и очень острые коготки на длинных гибких пальцах. Серая – точнее, песочно-коричневая с темными пятнышками – она идеально сливалась хоть с сухими листьями ландышей, хоть с голой замусоренной землей, хоть с качающимися стеблями травы, между которых могла пробираться, изгибаясь с неподражаемой грацией.

Пол ее определил бы только дипломированный герпетолог. Лишь весной самцы приобретали малахитовую раскраску, чтобы привлекать к себе сереньких самочек. Сейчас они снова сделались такими же неприметными, хотя многим предстояло перезимовать в глубоких норках-дырочках, чтобы весной снова налиться зеленью во славу любви, без которой не мыслилась сама жизнь.

Та жизнь, которая теперь казалась Андрианову бесценной.

Каковой и была любая жизнь, кроме его собственной.

Ящерица сидела тихо-тихо.

Он посмотрел на готовую рюмку.

Закусывать уже не хотелось, хмель свободно плясал вверх и вниз и слева направо в его невесомом теле.

Когда собственная жизнь Юрия Ивановича обесценилась в его глазах?

Да и была ли она ценной хоть когда-нибудь?

Наверное, все-таки была.

Когда-то давно.

Когда еще оставались живы родители? когда он собирал насекомых? писал стихи? учился в Ленинграде? влюблялся? строил планы на счастливую жизнь с женой, имея работу и уверенность в нынешнем дне, и даже перспективы в стране победившего социализма? или когда уже позже, переживая недолгий взлет в стране побеждающего капитализма эпохи первоначального накопления, менял работы и машины?

И женщин, хотя на самом деле меняли его самого?

Наверное, и тогда и тогда и тогда… но не сейчас, даже не в последние десятилетия.

Была ценной эта жизнь до тех пор, пока что-то не переключилось в самом окружающем мире и каждый день не стал нести одни потери.

Не всегда слишком серьезные, порой почти не ощутимые, но – ежедневные, постепенно накапливающиеся свой тяжестью.

1-й, главной казалась потеря семьи. Уход жены и разрыв отношений, которые между ними все-таки были.

Хотя к этому разрыву все шло несколько лет и факт окончательного расставания даже казался очередным избавлением от высасывающей душу неустойчивой ежедневности. Той самой не насыщенной потребности во взаимной страсти, которую не могли компенсировать ни хозяйственные заботы жены, ни ее кулинарный талант, ни даже все-таки захватившая его ненадолго безоглядная отцовская любовь к дочери, растворение в новом живом существе.

В самом деле, когда родилась дочь, он ощутил некий подъем, как-то разрешился доселе неразрешимый конфликт. Жена получила свое, единственно желаемое в браке, и он по-глупому надеялся, что и сам их брак пойдет по-новому. Так, как хотелось бы ему.

Ведь, все еще витая в плену химер, созданных домашним воспитанием. Юрий Иванович полагал, будто появление ребенка укрепляет брак.

На самом-то деле ребенок не мог ничего укрепить, мог лишь разрушить имевшееся.

Но тогда он того не понимал и верил в чудо.

К тому же в обществе начались перемены, кажущиеся возможности всасывали в черные воронки иллюзорных бесперспективных перспектив.

Он пенился в ежедневных поисках чего-то нового, сулящего желаемый душевный покой.

Искал новые сферы приложения своих сил – после того, как в сливной водоворот « перестройки » канул НИИ, где работал по распределению, Юрий Андрианов непрерывно менял места работы.

Стремился в разные сферы, прикладывал свои немалые силы везде, где мог.

Он словно не видел, что 21-й век был веком рабов, покупаемых за арбузную корку для решения одномоментных задач – эпохой, когда человек, нанимаемый на работу, оказывался одноразовым шприцом, выбрасываемым по быстром использовании. Одних только официальных записей в трудовой книжке Юрий Иванович имел 33, и лишь несколько первых касались карьерного роста.