Виктор Улин - Пчела-плотник

Великий дед Андрианова всю жизнь работал не перспективу общества, а о своих перспективах не думал, живя одним днем. Хотя, возможно, и на то и на то у него просто не хватало душевных сил или внутренней энергии.

После войны он так и не вернулся в Ленинград, а дачу эту, убогий садовый домик, строил уже выйдя на пенсию, собирая материалы едва ли не с помоек.

Дом этот, несуразный и кривой, слепленный как будто из разных, не имеющих отношения друг к другу, кирпичных и фанерных коробок, уже на памяти Андрианова ремонтировали и перестраивали, но лучше не сделали.

Вступив в полноправное владение этим участком, данном беспечному деду еще и на неудобнейшем из всех, самом крутом месте горы, Юрий Иванович приспособил для своих нужда самую уютную – то есть единственной среди двух имевшую чугунную « буржуйку » с дымоходом из гофры – комнату. Оборудовал в ней огромное и в самом деле удобное, почти от стены до стены, ложе любви.

Именно к нему всегда и лежал путь из сакуры вверх.

Путь из сакуры вверх, который, возможно, оказался путем вниз.

Юрий Иванович еще раз без нужды переставил бутылку с места на место. Коньяк весело колыхнулся в стекле.

По дорожке, давно забывшей следы чьих-то босых ног, уже расползалась вонючая оранжевая лужица, не сразу впитываясь в желтый песок.

Впрочем, и оранжевый цвет жидкости и желтизну песка Андрианов не видел, лишь представлял. Пластиковые линзы очков были донельзя исцарапаны – а зрение, с детства неважное, теперь упало почти до нуля. Весь мир ограничился небольшим кружком в правом поле зрения, цветовые пятна там расплывалось и наползали друг на друга. Про левый глаз, практически ослепший, лучше было не говорить.

Юрий Иванович постарался не думать о том, чего не видел. Его грызла досада.

Досада по пропащей икре. Точнее, по упущенной возможности хорошо закусить последний в жизни коньяк. Но и коньяк из « Перекрестка » наверняка был гадостным, хорошая икра не только бы его не спасла, но и сама прошла бы без вкуса.

Зато выпивка без закуски должна была сильнее ударить в голову и помочь выполнению задуманного.

Не стоило не только жалеть об икре, но даже и смотреть на нее.

Андрианов опустился на шаткий стул, некую общепитовскую пародию на классическое « вольтеровское » кресло, положил перед собой руки.

Поморщившись, вспомнил, как радовался в 2004 году, раздобыв этот комплект для кафе, с отверстием в столешнице для стойки какого-нибудь рекламного зонтика: в те времена такая мебель не была общедоступной.

Когда-то белый, стол давно сделался грязно-серым из-за сетки наложившихся царапин. Он принадлежал к разряду тех, за которыми пьют пиво и жуют шашлыки беспечно счастливые люди, заглянувшие под сень музыки в летнее кафе.

1000 раз за эти годы его выносили из дома и ставили на террасу, 1000 раз сидел за ним Юрий Иванович – с шашлыками, пивом и всем более крепким, в компании тех, кто в счастливые времена именовал себя его друзьями.

Сидел – обычно за икрой, шампанским, коньяком и вечными, как Парфенон, конфетами « Раффаэлло » – вдвоем с женщиной.

Одной из тех, с которыми спускался под гору перед подъемом в дом.

С одной из них, после расставания с женой скрашивавшими саму его жизнь целых 13 лет.

Но даже чьи имена с ему не хотелось вспоминать; они гнали внутрь все более тяжелую тоску, замешанную на неловкости пожилого человека, вдруг осознавшего, что всю свою сознательную жизнь он промахал… уж точно – не рукой.

Терраса, вымощенная огромными тонкими плитами из плохого бетона, съехала на сторону от медленно текущих оползней грунта, стол расшатался и перекосился, заглушка центральной дырки, не нужной в быту, давно потерялась.

Но сейчас он казался гладким и почти новым, потому что даже руки свои Юрий Иванович различал в деталях не дальше локтей.

Он отвинтил отвратительную жестяную крышку, достойную водки самой дешевой категории, а не настоянного на дубовой коре виноградного спирта, плеснул себе ненатурально красного коньяка.

Коньяк вполне мог быть красным; именно таким и бывала в последнюю декаду прошлого века популярная греческая « Метакса », которая находилась в любом винном магазине.

От « родного » же коньяка любой грек умер бы, лишь его понюхав.

Но выбирать было не из чего, Андрианов налил себе полную рюмку. Хорошую, широкую, классическую коньячную рюмку: низкую и с круглым донышком.

Эту рюмку 100… – точнее, 26 лет назад – подарил на день рождения его друг из прошлой жизни.

Не просто той, что лишь относительно недавно ушла навсегда, а из самой ранней – ушедшей очень давно. В прошлом веке, в прошлой эпохе.

Из жизни при нормальной семье, с женой и надеждами на что-то впереди. Ведь надежды-то были, и нешуточны; женился Юрий Иванович… тогда еще без отчества и даже без « и краткого » на конце…

Женился молодой специалист Юра Андрианов по очень большой любви.

В первый и последний раз. С уверенностью, что его случай типически отличается от всех подобных, в законном браке со своей почти первой женщиной Наташей он проживет сто лет и, исполняя завет автора « Алых парусов », умрет в один с нею день.

Если бы честному и беспорочному молодожену намекнули на то, как будут использованы заросли сакуры через 7 лет, он бы даже не возмутился, рассмеялся в лицо предсказателю.

А если б предрекли нечто более радикальное…

Если бы объяснили, что именно, как и когда будут проделывать с ним некоторые представительницы пола, который русские классики рисовали нежным, светлым и имманентно непорочным – вроде вечной Наташи Ростовой на 1-м балу – добропорядочный Юра сказал бы, что повествователь пересмотрелся порнографии самого низкого пошиба… Хотя в те годы не видел никакой порнографии вообще.

Тогда все виделось чистым и неизменным на весь остаток лет, которых оставалось много.

Увы. Паруса бывали алыми только в романтических сказках, не имевших ничего общего с жизнью реальных людей.

Реальными оказались плохой коньяк в бутылке, и в голове – толпящиеся мысли о женщинах, которые не хотелось выпускать.

Рюмки – 6 штук в белой картонной коробке, разделенной крест-накрест перегородками – были хрустальными. Бороздки украшали их крутые гладкие бока. Само стекло было качественным: облучение кварцевой лампой, имевшейся в обиходе для лечения всех болезней, вызывало плотное фиолетовое свечение, говорящее о достаточном содержании свинца – но исполнение оказалось аховым. Скорее всего, изделия относились ко 2-му сорту, иных в позднезастойные времена не могло появиться в убогом магазине « Хрусталь » их провинциального города: бороздки были прорезаны вкривь и вкось, а в одном месте – даже насквозь. Причем, словно в насмешку, бракованная рюмка при сервировке попала к ее непьющему дарителю, чем вызвала общий смех беззаботной компании, сидевшей за круглым дубовым столом, покрытом белой крахмальной скатертью, в его 4-комнатной родительской квартире с потолками в 3 метра…